Дюна

Гребни за гребнями перед глазами… тени вдали густели и казались осколками ночи.

Кругом равнина.

Ум его бессознательно искал какой-нибудь ориентир, но в дрожащем от жары воздухе не было видно ничего: ни цветка у ног, ни раскачивающейся от дуновения ветерка ветви поодаль. Только дюны да словно обтаявший камень дальнего утеса под блестящим серебристо-голубым небом.

«Что если там окажется одна из заброшенных испытательных станций? — подумал он. — Вдруг там нет и фрименов, а растения, которые мы видим, выросли там сами?»

Джессика проснулась, повернулась на бок и поглядела через прозрачный торец палатки на Пола. Он стоял спиной к ней, и что-то в фигуре сына напомнило ей герцога. Почувствовав, как вздымается в душе волна горя, она отвернулась.

Она подрегулировала конденскостюм, пригубила воды из кармана палатки, выскользнула наружу и потянулась, чтобы взбодриться.

Не поворачивая головы, Пол сказал:

— Я начинаю наслаждаться тишиной, что царит здесь.

«Как быстро ум его приспосабливается к ситуации!» — подумала она и припомнила аксиому из кодекса Бинэ Гессерит: «Человеческий разум, если его вынудить, может устремиться в обоих направлениях, положительном и отрицательном, в сторону «да» либо «нет». Считайте, что перед вами спектр, пределом которого является бессознательное с одной, отрицательной, стороны и гиперсознание с положительной стороны. И в какую сторону уклонится при воздействии разум, зависит от обучения».

— Здесь можно неплохо жить, — сказал Пол.

Она попыталась увидеть пустыню его глазами, принять как должное все трудности, представить себе те варианты будущего, которые могли открыться взгляду Пола. «Здесь, в пустыне, можно быть одному, — подумала она, — не боясь, что за спиной окажется кто-то… не опасаясь охотника».

Она шагнула вперед, стала впереди Пола, приставила бинокль к глазам, отрегулировала масляные линзы и вгляделась в скалу перед ними. Правильно, сагуаро, колючий кустарник… в тени его — спутанная желто-зеленая трава.

— Надо собираться, — сказал Пол.

Джессика кивнула, подошла к выходу из расщелины, откуда вид на пустыню открывался пошире, и… резко взметнула бинокль к глазам. Впереди ослепительной белизной поблескивал окаймленный бурой коркой грязи солончак, белое поле, белизна которого говорила о смерти. Но существование солонца свидетельствовало и о другом — о воде. Когда-то она текла по этому теперь ослепительно белому ложу. Она опустила бинокль, поправила бурнус, на мгновение прислушалась к движениям Пола.

Солнце клонилось все ниже. Солонец пересекли тени. Невероятное буйство красок заполыхало в стороне заката. Отблески заходящего солнца отбрасывали черные тени, щупальцами тянувшиеся по песку тени росли, росли… и наконец тьма поглотила пустыню.

Звезды.

Она глядела вверх, когда к ней подошел Пол. Ночь словно тоже глядела из пустыни вверх, на звезды, едва не взлетала к ним, освободившись от тяжкого груза дня. Легкий ветерок тронул лицо.

— Скоро взойдет первая луна, — сказал Пол. — Ранец собран, колотушку я уже поставил.

«Мы можем погибнуть здесь, — подумала она. — И никто не узнает».

Ночной ветерок вздымал песчинки, шелестящие по лицу, нес с собою запах корицы, опутывал их во тьме облаками запахов.

— Понюхай, — сказал Пол.

— Чувствуется даже сквозь фильтр, — проговорила она. — Сокровища. Но на них не купишь воды. — Она показала на скалу напротив котловины — Огней не видно.

— За этими скалами укрыто стойбище фрименов, — сказал он.

Серебряная монетка первой луны выкатилась на небосклон справа от них. Она поднималась все выше, на диске угадывался отпечаток сжатой ладони. Джессика глядела на серебристо-белую полоску песка под нею.

— Я поставил колотушку в самой глубокой части ущелья, — сказал Пол, — если зажечь свечу в ней, у нас останется около тридцати минут.

— Тридцать минут?

— Прежде чем колотушка начнет звать… червя.

— Ох, я готова.

Пол скользнул в сторону, она услышала, как он поднимается вверх по расселине.

«Ночь словно тоннель, — думала она, — дыра в завтра… если завтра настанет для нас. — Она качнула головой. — Откуда эта хворь? Меня учили не этому!»

Пол вернулся, взял ранец, спустился вниз, к подножию первой дюны, и остановился, прислушиваясь к шагам матери. Он слышал ее тихие шаги — холодные камешки звуков, которыми пустыня отмеряла их жизнь.

— Надо идти без ритма, — сказал Пол, припоминая все, что он слыхал об этом… и в реальной памяти, и в провидческой.

— Посмотри, как я иду, — сказал он. — Так фримены ходят по пескам.

Он ступил на наветренную сторону дюны и зашагал вверх по пологой кривой, приволакивая ноги.

Шагов десять Джессика следила за ним, потом, подражая, отправилась следом. Она поняла смысл: шаги должны казаться естественным шорохом песка… как от ветра. Но мышцы возражали против этого рваного, неестественного ритма: шаг… шарк… шарк… шаг… шаг… стоп… шарк… шаг. Время словно растянулось… Скала впереди, казалось, не приблизилась. А та, за спиной, еще была высока.

Тук! Тук! Тук! Тук!

Загрохотало позади них.

— Колотушка! — сквозь зубы прошептал Пол.

Она мерно стучала, и вдруг оказалось, что идти в другом ритме трудно.