Дюжина слов об Октябре

– За благополучный исход дуэли, вот за что! Англичанин – первоклассный стрелок… могли бы догадаться. Он вас не то что с пяти – и с пятнадцати метров подстрелил бы как цыпленка. Это я вас пожалел, зарядил пистолеты холостыми патронами… А сейчас вижу – зря пожалел.

– Как?.. как… как вы сказали?.. Стойте! Остановитесь! Остановитесь!

– Да что с вами, доктор?

– Сейчас же остановитесь! Как вы смели так посмеяться надо мной?! Разыграли комедию и довольны? Как вы могли? Как вам не стыдно?

– Вася, Вася, Вася, – шептала бабушка, хватая его за руки.

– Стреляться! Сейчас же! Немедленно! Я буду драться с вами! – выкрикивал дедушка как в лихорадке.

– Эй, доктор, да вам самому лечиться надо, – брезгливо заметил Загадов и остановил коляску. – Ну зачем мне с тобой стреляться, щенок? Я ж тебя одним щелчком могу прихлопнуть. Пшел вон! А ты, Ольга, останься.

– Нет, я с ним, я с ним, – воскликнула бабушка и спрыгнула на мостовую.

Загадов выругался, грубо толкнул дедушку в плечо – и тот вывалился из коляски в мокрый снег.

– Чтоб я вас больше не видел! – крикнул Загадов, не оборачиваясь.

Коляска умчалась.

Бабушка помогла дедушке подняться, но он пошатнулся и вновь упал на колени. Бабушка встала на колени рядом с ним, и обняла за шею, и прижалась.

Так они и стояли, на коленях, лицом к лицу, в слякотной грязи, несчастные молодожены.

На них оглядывались прохожие, над ними смеялись, и кто-то бросил в них рыхлым снежком.

Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер,
Только в мире и есть, что лучистый
Детски-задумчивый взор…

А. Фет

В ателье было сумрачно, лишь где-то в дальнем углу павильона мерцала горящая свеча. Фотограф Нудельман устанавливал аппарат, заряжал кассету.

– А это не дорого? – засомневался дедушка.

– Кто гонится за дешевкой – тот платит дороже, выбрасывая деньги на ветер, – сказал седовласый Нудельман.

– Ну, хорошо. Где нам встать?

– Советую в лодке. Символ семейного счастья и согласия. Пожалуйте в лодочку, мадам и месье. Мадам, склоните головку. Вот так. Месье, возьмите весло. Очень славно. Так и стойте. А я сейчас…

– Я люблю тебя, – прошептал дедушка, и бабушка задохнулась от счастья.

Дедушка стоял в бутафорской лодке, с веслом в правой руке, а левой сжимал тонкие холодные пальцы бабушки.

– Я подумал, может быть, вы наденете шляпу? – предложил Нудельман.

Шляпа – блюдо с цветами.

– Нет, – испугалась бабушка. – Не хочу.

Тогда, тогда… давным-давно… много лет назад.

– Посмотри на меня – у меня чистое лицо? – тихо спросила бабушка.

– Чистое. А у меня?

– И у тебя… Ах, Васичка… если б ты только знал, как я тебя люблю… Мне, кроме тебя, никто-никто не нужен…

– И мне… и я…

– Внимание, господа! Примите позы! Не мигайте! Снимаю! Та-ак! Оч-чень славно…

«…и мне весьма прискобно предполагать, дорогая моя Ольга Николаевна, что Вы заподозрили во мне чрезмерный избыток гнусного сребролюбия. Будучи уведомлен своими конфидентами о печальном событии, случившемся с Вашим супругом, я посылаю Вам эту фотографическую карточку и прошу принять ее как ничтожный подарок. О каком-либо денежном вознаграждении не может быть и речи…» (Из письма А. Нудельмана к моей бабушке, январь 1906 г.)

На фасаде здания – крупными буквами: «Пушкинский Народный Дом».

Пьяный черносотенец пытается сорвать с подъезда красный флаг. Рабочие дружинники отгоняют его. Двери распахнуты. Народный дом переполнен. И в большом зрительном зале, и в зале для народных устных чтений, и в библиотеке-читальне, и даже в чайной комнате – всюду толпятся люди. Тут и либералы-интеллигенты, и рабочие, и гимназисты, и солдаты. Все кричат, спорят, перебивают друг друга, кто-то безуспешно пытается произнести речь.

Дедушка с бабушкой пробились в большой зал. На сцене выступал пышноволосый смуглый человек в пенсне.

– Товарищи! Граждане! Свободные граждане свободного Кырска! Вам принадлежит власть, сумейте распорядиться этой властью! – говорил человек в пенсне. – Ваш сибирский провинциальный город превратился в настоящую республику! Так будьте же последовательными и принципиальными борцами…

– Кто это? – спросила бабушка.

– Не знаю, – и дедушка обратился к гимназисту с веснушчатым лицом: – Кто это выступает?

– Урицкий. Тихо, не мешайте слушать!..

Но тут поблизости послышались выстрелы, крики. Кто-то объявил гулким басом:

– Там черносотенцы! Без паники! Сохраняйте порядок, товарищи!

Однако многие заметались, бросились к выходу. Толпа вынесла бабушку с дедушкой на улицу.

Возле Народного дома беснуются черносотенцы. Размахивают хоругвями, царскими портретами, патриотическими лозунгами. Затеяли драку с дружинниками, пытаются ворваться в здание. Бьют случайных прохожих.

На ступеньках лежит окровавленный рабочий с посиневшим лицом.

– Вася, мне страшно!

– Не бойся, нас не тронут. Пошли отсюда.

– Что, барышня, свободы захотелось? – спросил незнакомый молодчик, хватая бабушку за воротник пальто.

– Руки прочь! Мерзавец! – И дедушка бросился на обидчика.