Дивеево. Русская земля обетованная

Матушке Александре нравилось ее новое жилище, хотя что такое для монаха – нравилось, ведь он не удобства для себя ищет, ему любая щель сгодится, любое дупло в трухлявом дереве, и все же… все же…Здесь было так хорошо и уютно, и никто не мешал ей молиться, особенно по ночам, когда все стихало, ни шороха не слышалось в доме и губы шептали знакомые с детства слова молитв, и горячие, жгучие слезы свободно текли из глаз – за всех людей, за весь мир, за каждую былинку в этом мире. Днем же она предавалась заботам о дочери, которая беспокоила ее тем, что часто хворала, была молчалива и постоянно грустила. Спросишь о чем-нибудь – отвернется и не ответит. Погладишь по голове – задрожит и заплачет. Матушка Александра водила ее гулять по саду, учила вышивать, нянчила с ней ее кукол, но через три года дочь совсем зачахла, слегла и умерла. Похоронив ее, матушка Александра почувствовала, что с последним комом земли, брошенной на ее гробик, что-то в ней оборвалась, что-то ее отпустило. И, несмотря на горечь потери (первой потерей был муж), она освободилась от того, с чем связывала ее слабая ниточка, – от своего прошлого, ставшего ей таким чуждым, от мира за монастырскими стенами.

С благословения Саровских старцев мать Александра отправилась в свои имения. «Барыня, барыня!» – кидались ей навстречу дворовые и словно не узнавали ее, отступали на шаг, молча кланялись: не барыня это была, а чужая, незнакомая им монашка. Обознались. И она не старалась их разубедить, разуверить, быстро проходила мимо. В каждом имении матушка Александра не позволяла себе вздыхать и вспоминать былые дни, глядя на знакомые комнаты, веранды и запущенные аллеи. Нет, она вызывала управляющих, требовала отчета, а затем собирала на сход крестьян и объявляла ровным и спокойным голосом, что имения продает, а их отпускает на волю. Выкупа брать почти не будет – так, самую малость, чтоб не задаром. Тех же, кто не желает воли, она готова продать за небольшую плату помещикам, которых они сами выберут, подобрее и поласковее. Услышав это, народ растерянно замолкал, затем слышался ропот и раздавались голоса: «Матушка, не погуби. Оставь при себе. Не хотим, не хотим». Но в конце концов все смирялись, затихали: значит, судьба им, горемычным. Вернее, не судьба, а лихо. И, нахлобучив шапки, расходились по домам.

Так за год-полтора были распроданы все имения матери Александры. Деньги в ее руках скопились немалые, и она сумела ими распорядиться. Часть из них она вложила в монастыри – на помин души родителей, мужа и дочери. А на оставшиеся стала… украшать землю, а чем ее можно украсить, если не церквями белыми с куполами золочеными. Вот она и взялась достраивать или заново возводить храмы, а также заботиться о нищих, вдовах и сиротах. У кого какая нужда – всем помогала. Одних церквей, и из запустения поднятых, и заново отстроенных, на ее счету двенадцать – вот они по всей земле красуются, а сколько сирых и нищих одела, согрела, накормила – не сосчитать.

Возвратившись из родных краев, она прежде всего доложила старцам, что все их наказы выполнила. Те одобрили, и по их словам так выходило, что надо ей теперь браться за дела дивеевские, их же непочатый край, поэтому и жить лучше там же, в самом селе. Заводские попритихли, уж так не буянят, да и есть где поселиться. Вот хотя бы у тамошнего священника Василия Дертева, человека достойного, набожного, строгих правил, да и усадебка у него, конечно, не хоромы, но все разместятся. Мать Александра с ним знакома еще по тем временам, когда из Осиновки приходила к нему на службу, исповедовалась и причащалась. Поэтому человек свой, как говорится. Вот и построила она себе келью во дворе отца Василия, славную – что твой флигелек, только яблоками так не пахнет. Обжилась, попривыкла, сошлась поближе с хозяевами – и отцом Василием, и его женой. За чаем, за разговорами они часто сетовали о том, что в селе нет каменного храма, и матушка Александра все обещала: «Будет». По лицу было заметно, что у нее тут свой умысел. И наступил срок, наняли артель, выписали кирпич и другие материалы, и мастера поплевали на руки, взялись за молотки, началась работа. Решено было освятить храм в честь Казанской иконы Божией Матери, а приделы – в честь Николая Чудотворца и первомученика Стефана. Тогда-то на подоконнике и явилась чудесным образом икона Стефана, словно кто-то ее принес, поставил, а сам исчез, сгинул, канул во тьму…

Мать Александра как рачительная хозяйка сама закупила в Москве утварь для храма и многопудовый колокол: ох, теперь загудит на всю округу, зайдется малиновым трезвоном. Заказала иконописцам иконы, в том числе и главную Казанскую – нашла самых опытных и искусных. То-то было у них радости с отцом Василием, когда иконостас завершили, все иконы в резные оклады вставили, по чинам распределили. Так и отстроился храм, начались в нем службы…