Дивеево. Русская земля обетованная

Дисциплины… все-таки верное ли, уместное здесь слово? Не вносит ли оно нечто излишне ученое, рациональное, отдающее профессорской кафедрой, стучащим по грифельной доске мелком? Ведь, казалось бы, затепли лампадку, встань перед ликами святых в золоченых окладах, молись и клади поклоны – истово, со старанием – какая же тут дисциплина? Ан нет, не все так просто: поклоны-то ведь надо считать, а с этого и начинается та самая дисциплина ума. Без счета поклонишься раз-другой-третий, и усердие иссякнет, воля ослабнет, мысли разбегутся и вся духовная работа пойдет насмарку. Счет не ради результата (сколько я там насчитал?), а ради целостного, осмысленного процесса – чтобы не нарушился, не прервался.

Это очень важно для подвизающихся, особенно поначалу. Собственно, на то у монаха и четки, чтобы считать, счет же и есть самая настоящая дисциплина, строжайшая школа, если угодно – сродни тем, что преподаются на кафедрах. И монастырь по напряжению мысли, исканиям истины, горению духа – университет, истинный университет (тем более что университеты монашествующих из истории нам известны).

Но здесь нельзя и не добавить другое: монашество – творчество, недаром оно подчас именует себя художеством. Художеством прежде всего в узком значении – как особым способом произнесения Иисусовой молитвы, соединения слова с дыханием и ритмом сердца (об этом уже вкратце упоминалось), но и в широком смысле монашество – подлинное творчество. Могут возразить: какое же творчество – затвориться в келье, лишить себя всех радостей жизни, читать лишь Псалтырь и молиться? К тому же писатель, художник, музыкант тоже может терпеть лишения, страдать, испытывать муки от сознания несовершенства достигнутого, но как награда его посещает вдохновение. Нежданно-негаданно, вдруг… Оно нисходит, и оно же возносит, словно на невидимых крыльях. И тогда пишется легко и свободно, краски непроизвольно ложатся на холст, сами начинают звучать мелодии. Может быть, греховно-обольстительные, исполненные тонкого соблазна (как в музыке Скрябина), да, но это сейчас не обсуждается. Важно иное: на волне вдохновения то, что не получалось, казалось неудачей, срывом, свидетельством собственного бесплодия, оборачивается счастливой удачей, смелой находкой.

И вообще становится удивительно хорошо – не только писать, но и дышать, жить, чувствовать, смотреть на мир. Смотреть и по-детски изумляться. В окне – береза, едва остывшая от золотистого пожара, сбросившая листья и покрытая розовым от солнца инеем, – тоже хорошо до умиления, до невольных слез, а ведь раньше-то… ну что береза… береза и береза: не тюльпаны же зимой зацвели. Поэтому вдохновение иногда называют измененным состоянием сознания. Что ж, пожалуй, так. Береза осталась прежней, а состояние изменилось, и оно придало ей нечто невыразимо прекрасное, исполненное несказанного очарования.

Итак, у художника вдохновение, а что у монаха? – спросим мы, и тут нас посетит некоторого рода замешательство. Позвольте, но мы, собственно, ответили на этот вопрос. Измененное состояние сознания – ведь это выражение из монашеского лексикона. Может быть, не столь православное по своей окраске выражение (так же, как и монашеский университет), но все же, все же… православию не столь уж чуждое, если в суть-то вникнуть, самую суть. Ведь у православных тоже состояние сознания меняется под воздействием беспрерывных монашеских практик или дел христианских, как называл их Серафим. На православного тоже нисходит, но не вдохновение (от него недалеко и до одержимости), а – благодать. В этом вся разница: вдохновение – хоть и окрыляющий, но смутный порыв, по словам Гете. Благодать – прозрачна, высветлена и очищена, как февральская лазурь. Вдохновение может вызвать и глоток залпом выпитого молодого вина из тяжелого серебряного кубка, и отдаленные переборы гитары, и каштановый локон красавицы в медальоне, и подаренный внезапно поцелуй, благодать же с этим совершенно несовместима.

Какое вино! Какая гитара, а уж тем более поцелуй. Благодать – от иного…

Благодать дается не для того, чтобы краски ложились на холст, написанные строчки – на бумагу, нотные знаки – на страницу партитуры, – нет, это было бы слишком узко. И тем более благодать – не настроение, мимолетное и изменчивое. Благодать посылается как знак небесной сопричастности человека, оттуда, из высших сфер, из ангельского мира. Ее воздействие на человека таково, что весь он меняется, преображается своим естеством. Становится иным по составу, сверхприродным, сверхъестественным. В этом состоянии он и прозревает, провидит то, что недоступно обычному зрению. Он пророчествует, недаром в Символе Веры о Святом Духе сказано: «глаголавша пророки».

Саровский старец, возлюбленный избранник Божией Матери