Дивергент

– Как вы получили доступ к моим записям? Он есть только у лихачей.

– Поскольку симуляции разработала Эрудиция, у нас существует… взаимопонимание с лихачами, Беатрис. – Она наклоняет голову и улыбается мне. – Меня всего лишь волнует добротность нашей технологии. Если в твоем присутствии она пасует, я должна это прекратить, понимаешь?

Я понимаю только одно: она лжет. Ее не волнует технология… она подозревает, что с моими результатами что-то неладно. Как и лидеры Лихости, она вынюхивает дивергентов. И если мама хочет, чтобы Калеб исследовал симуляционную сыворотку, то это потому, что ее разработала Жанин.

Но что такого угрожающего в моей способности манипулировать симуляциями? Какое это имеет значение для представителя Эрудиции?

Я не могу ответить ни на один вопрос. Но ее взгляд напоминает мне взгляд бойцового пса в проверке склонностей – злобный, хищный взгляд. Она хочет порвать меня в клочья. Я не могу лечь в знак подчинения. Мне нужно самой превратиться в бойцового пса.

Сердце пульсирует в горле.

– Я не знаю, как это работает, – начинаю я, – но от жидкости, которую мне вкололи, меня затошнило. Возможно, распорядитель симуляции отвлекся, потому что беспокоился, не вырвет ли меня, и забыл ее записать. После проверки склонностей мне тоже стало плохо.

– У тебя всегда был слабый желудок, Беатрис? – Ее голос острый, как лезвие бритвы. Она барабанит подстриженными ногтями по стеклянной столешнице.

– С самого детства, – как можно небрежнее отвечаю я.

Я отпускаю спинку кресла и обхожу его, чтобы сесть. Нельзя казаться напряженной, пусть даже мои внутренности сплелись в змеиный клубок.

– Ты невероятно успешна в симуляциях, – говорит она. – Чем ты объяснишь легкость, с которой справляешься с ними?

– Я смелая.

Я смотрю ей прямо в глаза. У других фракций сложился вполне определенный образ лихачей. Дерзких, агрессивных, импульсивных. Наглых. Я должна соответствовать ее ожиданиям. Я ухмыляюсь ей.

– Я лучший неофит, который им достался.

Я наклоняюсь вперед, упирая локти в колени. Надо развить тему, чтобы она мне поверила.

– Хотите знать, почему я выбрала Лихость? Потому что скучала.

Еще, еще. Ложь должна быть убедительной.

– Я устала быть добренькой малюткой и хотела вырваться на свободу.

– Значит, ты не скучаешь по родителям? – мягко спрашивает она.

– Скучаю ли я по нагоняям за то, что смотрелась в зеркало? Скучаю ли по вынужденному молчанию за ужином? – Я качаю головой. – Нет. Я по ним не скучаю. Они больше не моя семья.

Ложь, вырываясь, обжигает мне горло, а может, это слезы, с которыми я борюсь. Я представляю, как мать стоит за спиной с гребнем и ножницами и слегка улыбается, подстригая мне волосы, и мне хочется кричать, а не оскорблять ее, как я это делаю.

– Означает ли это… – Жанин покусывает губы и умолкает на пару секунд, прежде чем закончить фразу, – что ты согласна с отчетами, которые выпускаются о политических лидерах этого города?

С отчетами, которые называют мою семью испорченными, жадными до власти, морализирующими диктаторами? Отчетами, в которых содержатся смутные угрозы и намеки на революцию? Меня тошнит от них. Оттого что она их выпустила, мне хочется ее задушить.

Я улыбаюсь.

– Всем сердцем, – отвечаю я.

Один из прислужников Жанин, мужчина в голубой рубашке и солнечных очках, отвозит меня обратно в лагерь Лихости на блестящей серебристой машине, подобных которой я раньше не видела. Мотор работает почти бесшумно. Я спрашиваю мужчину почему, он отвечает, что машина работает на солнечной энергии, и пускается в пространное объяснение того, как панели на крыше превращают солнечный свет в энергию. Через минуту я перестаю слушать и гляжу в окно.

Не знаю, что мне скажут, когда я вернусь. Наверное, ничего хорошего. Я представляю, как мои ноги болтаются над пропастью, и закусываю губу.

Водитель тормозит у стеклянного здания над лагерем Лихости. Эрик уже ждет меня у двери. Он берет меня за руку и тащит в здание, даже не поблагодарив водителя. Пальцы Эрика сжаты так сильно, что я знаю: останутся синяки.

Он встает между мной и дверью на улицу. Начинает хрустеть костяшками. В остальном он совершенно спокоен.

Я невольно содрогаюсь.

Тихий хруст его костяшек – вот и все, что я слышу, не считая собственного дыхания, которое становится все более учащенным с каждой секундой. Закончив, Эрик переплетает пальцы перед собой.

– С возвращением, Трис.

– Эрик.

Он идет ко мне, аккуратно ставя одну ногу перед другой.

– О чем ты вообще думала?

Его голос, поначалу тихий, к концу фразы становится громовым.

– Я… – Он стоит так близко, что я вижу проколы в его коже. – Я не знаю.

– Мне хочется назвать тебя предателем, Трис. Разве ты не слышала, что фракция превыше крови?

Я видела, как Эрик делает ужасные вещи. Я слышала, как он говорит ужасные вещи. Но я никогда не видела его таким. Он больше не безумец – он превосходно себя контролирует, замечательно уравновешен. Осторожен и спокоен.

Впервые передо мной открывается истинный Эрик: эрудит, переодетый лихачом, гений, равно как и садист, охотник на дивергентов.

Мне хочется убежать.