Диверсант Петра Великого

Вот уже показался знакомый коридор, весь залитый светом от широких стрельчатых окон, ведущий к покоям царицы. Не успел Шакловитый сделать и пары шагов, как показалась сама она, Софья. Статная, дородная, с высокой грудью, она была облачена в царские одежды, поражавшие своей пышностью и богатством. На ней было темно-синее парчовое верхнее платье, богато расшитое крупным жемчугом. Оплечье, плотно охватывавшее шею царевны, серебрилось от блестящей вышивки серебряными нитями и от этого казалось каким-то невиданным восточным украшением. Вставки из шелковистого бархата и капелек белоснежного жемчуга украшали наручи царевны. Однако больше всего поражал своим богатством высокий головной убор царевны, искрящийся в лучах солнца от многочисленных сердоликов, опалов и кораллов. Встречавшая в таком облачении послов, Софья не одного иноземца заставляла в восхищении застыть на месте, а потом, втайне, скрежетать зубами от зависти и злобы.

Царевна, выскочившая в коридор, руками отстранила служанок, что-то ей подававших. Круглое лицо ее светилось радостью от встречи с любимым человеком. Вряд ли бы в это мгновение у кого-то могло возникнуть сомнение в том, что этих двоих связывало нечто большее, чем служба или дружба. С такой теплотой и любовью, с диким желанием прикоснуться к любимому человеку друг на друга могли смотреть лишь влюбленные.

– Федорушка, свет мой, что же ты так долго? – Из-за длинного, до пола, одеяния казалось, что царица не бежала, а плыла по деревянной поверхности коридора. – Заставил меня волноваться. Я же все глаза проглядела в окошко и думала уже послать за тобой. Почто ты так?

Обнявший ее Федор тоже шептал ей что-то ласковое, что было слышно только им двоим. Возможно, это была какая-то милая дребедень, которой так любят обмениваться любящие люди. Но вот он отстранился от нее и замолчал, с тревогой вглядываясь в глаза Софьи.

– Что с тобой? – сразу же почувствовала неладное царица. – Али случилось что?

Оглянувшийся по сторонам Шакловитый дернулся в сторону покоев царевны.

– Пройдем в светлицу, любушка, – сделав несколько шагов, он оказался у двери. – Про братца твово говорить будем. Новости у меня нерадостные есть, Софьюшка.

Вскоре, выпроводив служанок и накрепко затворив дверь, они сидели рядышком на низкой тахте. Ее руки касались рукава его кафтана, словно в страхе, что он снова куда-то исчезнет. Он же в задумчивости теребил пустой кубок, по стенке которого медленно стекала кроваво-красная капля.

– Плохо, Софьюшка, плохо. Братец твой, как оженился, силу стал набирать. И пяти ден не прошло со дня свадебки, а он уже разных людишек вокруг себя собирает. Да и Нарышкины головы стали поднимать. Смотрят дерзко да рты свои поганые не закрывают. Гутарят, что скоро всех противников своего Петеньки вешать будут на заборах.

Гримаса исказила лицо царевны, сделав его угрожающе жестким. Окаменев, она уставилась куда-то вдаль, в сторону окошка.

– Верные людишки донесли, что седни уже на Кукуе он шабаш свой сбирает. Будет там много иноземцев, что полками и ротами нашими командуют, – продолжал рассказывать Шакловитый нерадостные новости. – Сказывают, что выскочка этот уже похвалялся, что тебя, Софьюшка, в монастырь отправит на вечное сидение, а меня и боярина Василия Голицына, дружку твово, жизни лишит при всем народе. Вот что за участь нам сготовил нарышкинский ублюдок. Нежто ты, любушка моя, такой себе судьбы хочешь?

Правда, не сказал своей любовнице Шакловитый, что чуть приврал он в своей речи. Веселились и праздновали, конечно, Нарышкины, что родственник их Петр Алексеевич женился и теперь по закону станет полновластным государем. Но никто особо волком на Софью не смотрел и слова особо дурного в ее сторону не говорил. Никто крови ее не хотел. Придумал он это, чтобы царевна слушать его речи стала и планам его не сопротивлялась. Был у него свой резон нагонять на женщину такого страха. При всей своей кажущейся силе и грозной власти, не готова была царевна к открытой и кровавой борьбе за трон. Брату своему она, конечно же, совсем не благоволила и считала малолетним оболтусом и разгильдяем, но и смерти его не желала.