Диверсанты

— Знаешь что, майор, — отчётливо произнося слова, начал Янычар, — иди ты на х… с такими креативными идеями, хочешь, сам сходи, проветрись.

— Не гони волну, разведка, обосрался уже со страху?

— Не всем же такими орлами быть, как наши доблестные особисты, — парировал Туркалёв. — Тебе чего, подвигов захотелось? Ты не видишь, что творится?

— Если планшет попадёт к фйдерам, тогда нам всем точно придёт пи…ц. Неужели ты не врубаешься, капитан? Пока вся наша военная машина провернётся со всеми согласованиями, пока начнут менять дислокацию войск, фйдеры накроют нас огнём. Никто не уцелеет. А потом они пройдут через наши позиции и устроят в госпитале Варфоломеевскую ночь. Короче, надо идти.

Янычар молчал, стиснув зубы. Он понимал всё не хуже майора, но вот это неожиданное «предложение» выбило из равновесия. Одно дело получать приказы от своего начальства и совсем другое от офицера особого отдела. Напрямую он вроде как и не подчиняется, но любому дураку понятно, что на деле всё обстоит иначе.

И потом, не отправлять же за этим грёбаным планшетом пацанов, они после такого артобстрела на солдат-то не похожи, пока не оклемаются от страха. Сейчас они просто-напросто насмерть перепуганное обоссавшееся мясо, очень желающее жить.

Приказать, конечно, можно, и они пойдут. Но как смотреть им в глаза после того, как он сам отказывается от такой затеи, перекладывая всё на них, безответных?

Чёрт бы побрал эту совесть.

Придётся идти…

Страшно. А придётся.

— Где погиб Николаич? — спросил Туркалёв.

— Отсюда не видно, надо переползти вон к тому бугру, оттуда более-менее можно показать. Ползём, что ли?

— Так ты, майор, со мной? — удивился Янычар.

— Ох, и вредный ты, капитан, — вздохнул особист. — Что ж ты, совсем за мужика не считаешь меня, а?

Янычар первым выполз из-под уничтоженного танка, сразу во много раз сильнее ощутив свою уязвимость.

Федералы продолжали обстрел, сотрясая землю.

Из-за расширившегося обзора стало понятно, панике поддались не все. Многие залегли, стараясь по возможности окопаться — кто автоматными магазинами, кто касками, кто сапёрными лопатками; кто сполз на дно дымящихся воронок, надеясь на старую примету, говорящую, будто бы снаряд два раза в одно и то же место не попадает.

Попадает. Ещё как попадает…

Повсюду лежали тела погибших. Многие изувечены, иные просто разорваны в клочья, представляя собою жуткое зрелище, какого никогда не покажут по информационным каналам, потому что война для обывателя должна выглядеть иначе.

Обыватель должен быть уверен, на войне стреляют, убивают, но никто не гибнет, что называется зазря, каждый что-то совершает, прежде чем погибнуть, ведь должен же быть высший смысл в смерти солдата.

Никаких разорванных густо воняющих кишок, не переваренной пищи и кала.

Никаких оторванных конечностей.

Никаких обожжённых как запечённая картошка тел, лишь отдалённо напоминающих человечьи.

Никакой чужой кисло пахнущей блевотины от ужасного зрелища.

Всё должно быть патриотично.

Обязательно красивое ухоженное кладбище, скорбящие фотогеничные родственники в чёрном одеянии от кутюр, чёрные лимузины, выстрелы почётного караула над дорогим гробом, укрытым государственным стягом. Всё достойно, чинно, как и должно быть, когда прощаются с героями.

Унылая бытовуха должна оставаться за кадром.

Просевшая халупа в заброшенном совхозе «Большое дышло». Или тесная «хрущёвка» в каком-нибудь Мухосранске или Козоёбовске.

Замордованные жизнью родители, потерявшие в смердящей пасти войны последнее и самое дорогое — свою кровинушку.

Чёрствая похоронка, в лучшем случае — закрытый гроб. Раздолбаный УАЗ везёт его по ухабам на местный не обихоженный погост с покосившимися крестами и дешёвыми надгробиями на кочках могил, заросших травой летом или заваленных сугробами зимой, с кучами мусора тут же в контейнерах рядом.

Пьяные могильщики, матерясь, что не успевают, наспех докапывают яму.

Совсем не фотогеничные родственники в китайском ширпотребе, ну никак не похожие на тех — киношных, приятной наружности, в строгом чёрном одеянии.

Тысячи инвалидов, тысячи. При виде кого-нибудь из них обыватель торопливо опускает глаза и проходит мимо, дабы не потревожить своё душевное равновесие.

А они сидят годами дома, не в состоянии даже выбраться на улицу. Или никому не нужные, всеми забытые, доживают свой тяжкий век в подземных переходах, на помойках и в притонах.

В качестве компенсации за утраченное здоровье и сломанную судьбу — жалкая подачка от властей.

Они на своей шкуре осознали, война — это не пиф-паф на полном героизма и пафоса мероприятии типа «зарница», а тяжёлая на пределе человеческих сил работа. И побеждает тот, кто эту работу делает лучше.

Война в глазах обывателей должна выглядеть иначе, чтобы они не боялись идти на неё, не боялись отпускать детей, вынужденных погибать за непомерные амбиции тех, кто воевать никогда не пойдёт и не отправит отпрысков в месиво человеческих тел и душ.

Это всё должно оставаться за кадром.

Аккуратно выглядывая над бугром, особист показал примерное направление, откуда солдаты волоком тащили тело Любимова.