Дивизия цвета хаки

Но тут для строительства Дома офицеров понадобился гравий. Его брали в карьере на окраине Кундуза. Место паршивое. Поездки за гравием обставлялись как боевой выход. С приличным боевым охранением. Злость «духов» на эти строительные дела «шурави» была понятна. Мы закреплялись. Строили. Значит, пришли надолго. Дрянное место карьер. Яма огромная, глубокая, один въезд. Ведь по всему краю посты не расставишь.

Вот и прибежал Коля, взлохмаченный, в глазах мольба: «Товарищ капитан! За гравием едем. Я же ни разу не выезжал отсюда. А оружия нет. Не дадут мне в полку. Сейчас выходим. Не дадите автомат?»

Черт бы меня побрал! Я, забыв все свои тревоги, дал ему свой «АКМ», да еще пошутил неловко:

– Если потеряешь, то оба под трибунал пойдем!

Через полтора часа на выезде из карьера колонну обстреляли. Загорелась транспортная машина. Солдаты, кто был в кабинах, выскочили, залегли у колес и на обочине. Так и не удалось установить потом, кто броней, расчищая себе путь, столкнул с дороги горящий «ЗИЛ» и заодно «ГАЗ-66» – машину Дома офицеров. Рядом с передними колесами занял свою первую и последнюю боевую позицию Коля. Колесо прошло наискосок по его спине...

Он еще жил несколько часов. В медсанбате мне только и сказали у входа: «Кровь нужна. Быстро. Третья группа...» Я мотался по городку, матеря Литвинова, который едва не сшибал все столбы, он же не ездил почти, собирал «третью группу» в кузов «ЗИЛа». У меня самого кровь не взяли. Первый вопрос: «Гепатит был?»

Через два часа вышел из операционной Саша Кузнецов, анестезиолог. По лицу его я понял: «Плохо».

– Саня. Ничего нельзя сделать. Умер. Он же весь изнутри передавлен, переломан. За счет чего только держался... Да мы сразу знали, что не вытащим...

– А кровь? – глупо спросил я.

– Да пригодится кровь, таким же вот. Знаешь, сколько ее нужно иногда?

Я махнул рукой, пошел к себе в редакцию. По пути зрела какая-то захлестывающая злость. Блядь, эти сборные колонны, этот бардак, где каждый за себя, где солдаты есть «свои и чужие». Весь этот гребаный Афган...

В редакции с запыленным автоматом в руках меня ждал водитель Дома офицеров. Помню, звали его Сергей, и вид он имел приблатненно-придурковатый.

– Вот автомат ваш. Когда его в кабину погрузили, он последнее, что сказал: «Автомат командиру отдайте...»

Я схватил шоферюгу за рубаху, затряс, словно пытаясь добиться еще какой-то правды. Да что толку. Он и сам, этот душанбинский русский «бача», был подавлен и напуган. Ведь ему-то, гражданскому, и ножа не полагалось на выездах.

В магазине «АКМ» не хватало десяти патронов. Значит, стрелял солдат... Лет через пятнадцать в какой-то ветеранской газете я увидел снимок памятника погибшим воинам-афганцам, кажется, в Минске, на территории госпиталя. На стеле – фотографии ребят... Среди них – Коля. Я не мог ошибиться. Это мой снимок. Крупный план. Николай улыбается с какой-то детской застенчивостью, лихо заломленная, на ковбойский манер, панама...

Зиндан

Меня всегда озадачивала «ортодоксальность» моджахедов. Уж если они где поставили фугас, и он удачно сработал, или засаду успешно провели, то обязательно «на этом же самом месте». И не два, и не три раза, а много больше. Не менее удивительна была и наша способность наступать на одни и те же грабли.

А как вот еще определить убитого: «дух» или нет? Если с оружием, то понятно – душман! А подробней? Если обрезан, то свой, афганский. А если нет? О, это наемник! Если на плече синяк – то только от оружия. Короче, «руки в порохе – расстрелять!» В этом отношении мы мало чем отличались от аборигенов. Как-то два враждующих отряда самообороны столкнулись, пострелялись. Раздев одного из убитых, пуштуна, таджики обнаружили у него рудимент – хвостик. Все! Пошло устойчивое: такое-то племя – не люди. У них хвосты есть.

Знакомство с советниками помогло мне летом 1982-го посетить тюрьму в Кундузе. Как и положено в цивилизованном мире, кундузский зиндан находился на окраине города. От тюрьмы можно было по короткой проселочной дороге добраться до дивизии через свалки и несколько шлагбаумов в пустой степи. Но лучше было этого не делать. Можно нарваться на фугас.

При входе нам предложили сдать оружие. Хрен вам! Я вернулся, и хоть неудобно было перед афганскими товарищами, отдал автомат и «ПМ» солдатам из агитотряда. Мой сопровождающий странно хихикнул... Начальник узилища расписался особым карандашом на моей правой руке чуть ниже локтевого сгиба. Эта отметка служила пропуском. На нее, а не в какие-то там документы, смотрел контролер и начальник караула.