Дивизия цвета хаки

Что я увидел? Это была песня! Большой, чистый прямоугольный двор, окруженный высоким (метра четыре) забором, с линиями сигнализации поверху. Две караульные вышки с пулеметами. Во дворе – ни единой детали, ни скамеечки, ни кустика. Около стен, в ускользающей тени, сидят на корточках, скрестив ноги, или медленно прохаживаются понурые люди. Двор вымощен камнем. Ни пылинки, ни соринки. И ведь чисто все одеты – как на этнографической выставке в день открытия. Сопровождающий провел нас к железной двери, открыл ее, и по ступеням мы спустились в глубокий, просторный подвал. Свет сюда проникал из окошек под потолком. Зарешеченных, естественно. По периметру подвала лежали где свернутые, где занятые обитателями тонкие матрасики – курпачи. На одном из них я увидел седобородого, древнего на вид старика...

– Этот что здесь делает?

Мне пояснили, что старик посажен в качестве заложника за какие-то провинности сына. Такое здесь практикуется. Революция! Ага, так это же и до нее, Апрельской, было? Ну, тогда народная традиция брать заложников...

Я прикинул, что подвал-казарма заглублен в землю метров на семь. Хороший метод! Выкопай яму, накрой крышкой – готова тюрьма. Но зря я так! Там было чисто, сухо, ни запаха табака или портянок. Обувь, насколько я понял, нужно было снимать у основания лестницы. Да... «сними обувь свою» или «твою»?

Когда мы вернулись в кабинет начальника тюрьмы, послали за живым душманом, получившим пять лет тюрьмы. Я достал блокнот, чтобы записать исповедь контрреволюционера. А тут в комнату ввели суетящегося юнца лет двадцати. Бабистая фигура, мелкие движения, глаза бегают.

А вот и у меня глаза забегали. Левая половина лица у афганской контры была свернута ударом приклада. Шрам уже подживал, покрылся розовой кожей, но след металлической накладки приклада спутать нельзя ни с чем. Четко отпечатался!

Узник, очевидно перековавшийся сразу после такого удара, нес всякую чепуху наподобие «афганский Гитлер капут», описывая жестокость главаря банды и его пороки. Мне стало скучно и стыдно. Я просто представил себя на месте этого парня. Сижу вот в г. Махачкале, в тюрьме, что напротив моего дома. А меня допрашивает корреспондент – афганец-интернационалист. Я так и не использовал эти записи. И все, что легло в память, – это тишина и болезненная чистота в зиндане.

Начальник тюрьмы пригласил нас на обед. Традиционный плов, фрукты, водки не было. Местный Дзержинский-Менжинский уверял, что осужденных кормят почти так же, да еще им разрешено покупать продукты в городе и получать передачи без ограничения из окрестных кишлаков.

Я решил проверить легенду о том, что заключенных здесь временно могут отпускать на волю, под залог. А именно под заложника. Ну, если похороны, жатва или еще что. Об этом со смехом рассказывали ребята из «Кобальта» – заграничной структуры МВД – среди них были советники по «тюремному» делу.

– Нет. Это сказки. У нас такого быть не может. Мы цивилизованные люди, – очень прямо глядя мне в глаза, сказал начальник тюрьмы.

Так прямо посмотрел, что я вынужден был отвести свой взгляд. Однако его мощный волосатый пуштунский кулак с массивным золотым перстнем мне уверенности не прибавил... Впрочем, это был просто неудачный вопрос. А вот плов у начальника тюрьмы был очень хороший! И подавал нам, и прислуживал тот самый душман со следами приклада... Я обратил внимание на его цветущую юность, нежную кожу и плавную походку. Ну да, мальчик еще! А кожа белая, так солнца и не видит, сидит... Бача, одно слово...

Бача-боз – другое.

А с кундузской тюрьмой моджахеды вскоре разобрались. Взрывом пробили дыру в заборе, атаковали охрану. И все среди белого дня. Нужные люди ушли.

Листовки

Где типография – там и листовки. Было ли странное в том, что, увидев тигельную печатную машинку, любой из гостей типографии вспоминал «Искру» и Ленина. Листовки в основном печатались в Кабуле и Ташкенте. Дело тонкое. Но иногда поступала команда и нам откатать несколько тысяч «призывов к миру» и пр.

У меня к тому времени накопилось изрядное количество «подметных писем» и нашей, и противной стороны. Мы где-то были равны. Их умение (да-да!) билось нашим числом. Вообще же листовки – это была область спецпропаганды, очень интересной структуры в Политуправлении округа.

В отделе спецпропаганды были собраны люди, понимающие, в силу своей специальности, что происходит в Афганистане. Они знали языки, изучали местные нравы, обычаи, вели пассивную разведку и пользовались данными агентуры.

А листовки наши были – дерьмо! Слащавые, неумелые рисунки, длинные, заумные и оскорбительные тексты с большим количеством ошибок.

Ну вот, к примеру, принесли мне образец. Большой афганский солдат накалывает на штык «АКМ» злобных карликов, почему-то с немецкими автоматами. Они в страхе бегут через извилистую полосу границы. А на той стороне – силуэты палаток (очевидно, лагерь беженцев) и живописная группа из трех других «карлов». Они сидят за столиком и пьют вино. В руках – рюмки. Это хозяева. На обратной стороне – большой текст с цитатами из Корана.