Дивное поле

— Садитесь, девочки, — сказала учительница, когда школьницы, приветствуя Пелагею, а заодно и Маринку, отстояли положенное правилами число секунд. — И не надо так громко стучать крышками парт... Ну что, успокоились? Прошу абсолютного внимания... Все вы только что закончили среднюю школу, и те из вас, кто не будет продолжать образование в институте или техникуме, должны выбрать себе профессию. И, как вы знаете, мы — Валерий Валентинович, весь педколлектив —надеемся, что некоторые из вас останутся на селе, продолжат дело своих отцов-земледельцев и матерей-животноводок... Девочкам, видно, было не внове слушать речи Лины Николаевны. Они позевывали, закрывая ладонями рты, поглядывали в раскрытые окна, изучали Маринкину модную прическу, сделанную ею в городе специально ко дню рождения.

«Раз, два, три...» — Пелагея зашевелила губами, считая. Девочек было одиннадцать — все выпускницы школы, все семнадцатилетнее население крупного колхоза, земли которого раскинулись на многие километры окрест всех восьми его деревень и одного поселка. Не густо... Ой, не густо! Только на одной ферме —в Могучем Тракторе вот-вот уйдут на пенсию сразу пять доярок, остальным фермам в нынешнем и будущем году понадобится еще больше работниц. Значит, если даже все эти девчата согласятся идти в доярки и то... Ох, уж лучше не под-: считывать!..

— Поэтому мы и пригласили в школу знатную колхозную доярку Пелагею Ниловну Тишкину, — будто издалека доносился до Пелагеи голос учительницы. — А также дочь ее, недавнюю ученицу нашей школы. Они побеседуют с вами, ответят на ваши вопросы. Итак, послушаем Пелагею Ниловну...

Пелагея, хотя и ждала этого момента, вздрогнула и беспомощно взглянула на Маринку.

— Что же вам такое сказать-то? Мне бы подумать еще... Пускай вон она... Маринка, первой выступает.

В классе тихонько захихикали.

— Гм... — Лина Николаевна стрельнула в Маринку холодным колким посверком очков. — Это в какой-то мере ломает нашу программу... Впрочем, если ваша дочь не возражает...

— А что, и выступлю, — сказала Маринка громко и чуточку сердито, будто недовольная была, что потревожили. Поднялась, тряхнула прической, как гривой, сгоняя к вискам, подальше от глаз непослушные кудряшки. — Работаю вместе с мамой. На ферме — третий год. Учусь заочно в институте. Жизнью пока довольна, а там видно будет... Ну и, как говорится, призываю следовать моему примеру.

Маринка села.

— И все? — спросила Лина Николаевна, ошеломленная краткостью Маринкиного выступления.

— Все! — отрезала Маринка и ущипнула за бок Пелагею. — Остальное мамуля скажет.

Пелагея медленно стащила с головы платок, старательно разгладила его ладонью на столе, потрогала пальцем бело-желтые ромашки на зеленом поле. Прислушалась к своему сердцу. Успокаиваясь, оно билось ровнее, тише. Цветы всегда умиротворяли ее, уводили память в прошлое — глядела она на них, трогала ли. Даже вот такие цветы, не настоящие...

— Я вам как на духу расскажу. Про жизнь свою, значит. Родилась в деревне Сладкие Соты, где и сейчас живу. Только была тогда наша деревня не хуже Могучего Трактора, в пятьдесят дворов. Что мужиков было, что баб, что девок с парнями — туча! Потому как мы тогда о городе и не думали, около земли жили, крестьянствовали, понимали, стало быть, свое назначение... чтоб, значит, хлеб растить, коров доить, кормить людей... этими... продуктами сельского хозяйства.

Лина Николаевна закивала головой одобрительно, и Пелагея, благодарная ей за эту безмолвную поддержку, начала стараться — говорить от души, как просил председатель Васильич, подбирать слова простые и ясные, как на ниточку их нанизывать.

— Ну, счастливого детства, не в пример вашему, у меня, известное дело, не было. Помню, привез отец из города булку такую, французской называлась, одну на всю братию. Дал сестренке моей старшей, покойнице, царство ей небесное, — дели, мол. А она, видать, разволновалась, ручонки тряслись, ну и урони булку. Нас четверо детишек было: три девки, один мальчонка, полезли мы гуртом под лавку — булку искать. А дело под вечер было, в хате уже темно, ничего не видать. Стукаемся мы головенками в потемках, ползаем по полу, а булка как провалилась. Тут мать запалила лампу, смотрим — Шарик, пес наш, у порога сидит, доедает булку. Бросились мы к нему, да где там!.. Он одни крошки нам кинул... Что тут реву было!..

Пелагея взглянула на школьниц. Кажись, слушают. Вон у той, с косами, глаза внимательные, ласковые, вперед подалась. Ее подружка по парте тоже слушает, в забывчивости ушко розовое теребит. И вон та — полная, румяная, с родинкой на подбородке (никак, Домнина дочка?) — слова не пропускает, щекой на кулак оперлась, улыбается светло так...