Дивное поле

— Откуда будете, милые? — спросила тетка Фруза.

— Известно откуда, — нехотя откликнулся Неприметный.

— С сынком моим случаем не служили вместе? Ваней кличут, а по фамилии — Давыденков.

— Что-то не припоминается...

— А, можа, брата моего знали — Миколая?.. Видный собой мужик, в летах уже...

Неприметный и блондин промолчали.

— Нет, н-не знаем, — с трудом выговорил парень с полотенцем на шее и зашелся в приступе кашля.

— Хворый? — жалостливо спросила тетка Фруза, обернувшись от стола, куда ставила глиняную миску с похлебкой. — Можа кипятку ему дать для сугрева?

Дородный, не спрашивая разрешения, зачерпнул кружкой воды из ведра, сделал несколько звучных глотков, вытер подбородок ладонью.

— Кипятку можно, — сказал он. — Только вода она и есть вода. А вот молочка у вас не найдется?

— Какое там, — сокрушенно отмахнулась тетка. — Корову еще летом немцы порешили.

— А если у соседей пошукать? — не отступался блондин. — Девушка сбегала бы... А? — Он кивнул на Олю, которая раскладывала на столе ложки.

— Ишь настырный какой, — не то удивилась, не то одобрила тетка Фруза и поправила на волосах платок. — Ладно, коли так, я сама схожу.

— Не надо! — остановил ее Неприметный. — А ты бы помолчал, Сухов... Этих вон видишь? (С полатей любопытно посматривали детишки.) Думаешь, им меньше твоего молока хочется?

— А я что — для себя прошу? — огрызнулся дородный. — Сережка бы грудь полечил...

— Молчать! — крикнул Неприметный жестким ‚скрипучим голосом. — Опять за старые штучки?

«А командир-то у них — он», — подумал Толик.

— Будя вам, — примиряюще сказала тетка. — Сидайте за стол, чем богаты, тем и рады.

Сережка задергался, пытаясь подняться. Его повели к столу, под руки. Шинель у Неприметного распахнулась, обнажив голую — без гимнастерки и нижней рубахи — ребристую грудь, желтую лунку впалого живота... Теперь Толик понял, чем были обернуты ноги парня.

Тетка положила перед каждым по куску хлеба. Неприметный разломал свой хлеб надвое и половину придвинул Сережке. Хмуро уставился на блондина. Тот помедлил, громко сглотнул слюну и тоже отломил.

— Да что вы, братцы, — хрипло запротестовал Сережка. — Сытей меня, что ли?

И низко нагнулся над миской. С темно-русой головы о свесилась на лоб седая прядь.

Толик обернулся на осторожное, сдерживаемое всхлипывание. Это у полатей, уткнувшись в занавеску, плала Оля...

Оле было шестнадцать лет. Толик помнил первую встречу с ней. Он считал себя уже старожилом в Фрузиной избе: был на исходе месяц с тех пор, как он распрощался с отцом и остался наедине со своей печалью.

И вот однажды в избу пришла девочка — босоногая, с икрами, заляпанными грязью, с мешком, горбившим спину. Стала на пороге и жалко дрогнула уголками губ.

— Олька! — Тетка Фруза кинулась к ней, принялась торопливо снимать мешок, с тревогой спрашивая: — Ай случилось что?

А случилось вот что: Олиного отца призвали в армию, в опустевшей хате стало тоскливо, страшно, и Оля решила просить приюта у родственников.

— Все кинула, все как есть, — сокрушалась Фруза. — Ведь растащут добришко-то!

— Не растащут, я Стукалиху попросила, она. Прилядит.

— А скотина?

— И курицы не осталось, все сожрали немцы.

— И у нас! — весело подхватила Фруза. — Ну хоть бы животинку кинули на развод!

У тетки Фрузы был легкий характер, и в горе утешала она себя просто: что людям, мол, то и нам...

— Коли так, — сказала она Оле, — и жалеть нечего. Садись вечерять.

Будучи родственницей Фрузе, Оля была в родстве и с Толиком. Но каком именно? Толковали об этом за ужином громко и долго, но во мнениях не сошлись: то ли троюродная сестра, то ли двоюродная тетка.

С тех пор Толик мучился вопросом: можно ли любить свою родственницу? Троюродную сестру, наверное, можно. А вот двоюродную тетку... Не стыдно ли?.. Удручала его и разница в годах. Мог ли он, двенадцатилетний мальчишка, что-нибудь значить для почти взрослой девушки?

Оля понравилась ему сразу. Чем — на это Толик вряд ли мог бы ответить. Он лишь почувствовал: за столом стало по-непривычному уютно, как-то покойно и радостно, когда Оля, стесняясь, опустилась на краешек скамейки и подперла рукой щеку.

После ужина стали укладываться спать. «Ну а тебя куда? — озаботилась Фруза. — Вот разве рядком с Толиком...» — «А не слюбятся?» — грубо пошутил Антон.

Видно, Оля очень соскучилась по людям. От ее подавленности, угнетенности не осталось теперь и следа. И все же Толик, уже забравшийся под одеяло, удивился и огорчился: Оля приняла шутку как должное, даже откликнулась на нее. «Подождет еще лет пяток. — И, нагнувшись к Толику, натянула ему на голову одеяло: — А ну не подглядывать, жених!»

Оля вся была тайной. Утром, замирая, он приподнял с носа уголок одеяла. Желтый свет керосиновой лампы заплескался в веках. Толик слегка приподнял дрожащие ресницы. Оля сидела на своей постели так близко, что до нее можно было дотронуться. Подняв к голове руки, она собирала в узел волосы. Колени, не прикрытые короткой рубашонкой, были крепки и круглы...