Дивные пещеры

— Он прислал мне записку. — Нина разглядывала плывущие за бортом листья.

Семен Петрович молчал. Казалось, и сейчас этот хлипкий парнишка со сжатыми кулаками стоит между ними. Рудаков погладил девушку по плечу:

— Не горюй…

— Я не горюю… Когда все известно заранее, не так страшно.

— Не надо об этом.

— Ты знаешь, что было в записке?

— Откуда же мне знать?

— Два рисунка без слов.

— Рисунки? — удивился Рудаков.

— Ну да. Два рисунка. Нота и кисть. Очень неумелые рисунки.

— Что значит «нота и кисть»?

— Это символы музыки и живописи.

Рудаков не знал, что сказать. Нина молчала.

— Зачем он так… сделал? — наконец спросил главный бухгалтер.

— Он хотел сказать, чтобы я не унывала. На свете всегда останется живопись и музыка. Он знал, что я пойму. Мы и раньше говорили на эту тему. Тогда еще… до тебя. Я немного с ним дружила. Ну не дружила, а так… ходили, разговаривали. Он считал, что история ничего не хранит вечно. Исчезают государства, храмы, рушатся горы, высыхают и образуются новые моря. И ничего нет вечного. Только немножко остается от человека. Это рисунок и музыка.

— Вот как… — Семен Петрович никогда не думал об этом. — Значит, все исчезнет, и останутся только картины и музыка? — Он недоверчиво покачал головой. — А книги, допустим? Книги тоже долго сохраняются, скульптуры…

— Да. Это правильно. Но все-таки дольше всего — рисунок и музыка. Он так считал. Например, наскальные рисунки, он говорил, будут существовать вечно. А музыка… Она была и до человека. Шум моря, шорох песка, движение ветра. Ведь это тоже музыка.

— Это он потому так говорил, — сказал Семен Петрович, — что сам сочинял и потому, что ты рисуешь.

— Да, может быть, и поэтому тоже. Но, по-моему, он прав. И только ради этого стоит жить.

— А если не умеешь рисовать и сочинять музыку? — спросил Семен Петрович. Ему показалось, что он задал очень сложный вопрос, поставил Нину в тупик и пожалел, что ввязался.

— Ну и что? Тогда надо смотреть на картины, которые нарисовали другие, и слушать музыку других.

Семен Петрович хотел замолчать, но не удержался.

— А когда же работать?

— Работать надо днем, а вечером наслаждаться искусством, размышлять. Так делали еще древние.

— Вечером — хозяйство, сад, огород… да и посидеть, отдохнуть надо, — возразил главный бухгалтер.

— Значит, ты зря живешь.

— Зря? — удивился Рудаков.

— Зря…

Главный бухгалтер усмехнулся.

— Эх, милая девочка… Кроме музыки, в жизни еще кое-чего хватает. Жизнь — борьба за существование. Слышала? Борьба каждый день. Или он тебя, или ты его.

— Кто «он»?

— Кто-нибудь. Найдется.

— Значит, мы рождаемся для того лишь, чтобы делать друг другу больно?

— Выходит, так.

— Но это же вопреки здравому смыслу! Есть, спать, драться, размножаться — как животные…

— Мы и есть животные. Только обличье надели человечье. А некоторые так даже и надевать его не хотят.

— А я вот не такая! Что ты на это скажешь? А если есть я, значит, есть и другие. И, значит, ты не прав.

— Ты еще ребенок.

— И Петя так считал…

— И Петя был ребенком.

Нина обиженно повернулась к нему спиной, засунула руки в карманы наброшенной куртки. Он насильно повернул ее к себе, пощекотал подбородком шею.

— Не дуйся. Тут ничего не поделаешь. У каждого своя правда.

Нина вся обмякла от его прикосновения. Она вообще любила, когда он до нее дотрагивался.

— Повторяй за мной, — сказала она капризно. — Повторяй за мной: да здравствует живопись и музыка!

— Да здравствует живопись и музыка…

— Громче!

— Да здравствует живопись и музыка!

— Еще громче!

— Да здравствует живопись и музыка!

Все, кто сидел рядом, посмотрели на них. До Семена Петровича донесся шепот бабки с кошелкой:

— Поднабрался уже… Ну, мужики…

— У Пещер кто сходит? — спросил громко матрос, хотя прекрасно знал, что сходят Семен Петрович и девушка.

— Сходим! Сходим! — сказал Рудаков, поднимаясь.

Матрос крикнул что-то капитану. Теплоход сбросил обороты и стал разворачиваться влево.

Нина подошла к борту, а Семен Петрович задержался у буфетчицы.

— Посошок? — спросила она, улыбаясь. Видно, Семен Петрович ей здорово нравился.

— Нет. Хватит. Просто попрощаться. Спасибо вам, Мартьяновна. До следующей пятницы.

— Не стоит благодарности… Следующий раз угощу вас бутылочным пивком. Обещали областное.

— Здорово.

— И батончик колбаски копченой приготовлю. Хотите?

— Не откажусь.

По всей видимости, буфетчице очень хотелось завести знакомство с понравившимся ей мужчиной покороче.

— А вы не могли бы достать японский зонтик? Женский? — вдруг спросил Семен Петрович.

— Зонтик? — буфетчица задумалась. — Для дочки? — она кивнула в сторону Нины. — Или для жены? — женщина хитро прищурилась.

— Для дочки…

— Ну и молодежь, — вздохнула буфетчица. — Все им заграничное подавай. Ладно, попробую…

— Вот спасибо вам, Мартьяновна.

— Спасибо потом скажете.

— Деньги сейчас?

— Найду. В пятницу расплатитесь.

Она первой протянула Семену Петровичу руку. Он крепко пожал ее.

У хутора Пещеры пристани не было, но меловый берег обрывался отвесно в реку, и на специально вырубленную в скале площадку можно было бросить доску, если не шла сильная волна.

Волны не было, и Семен Петрович благополучно сошел с Ниной на берег.