Дивный новый мир. Фантастика, утопия и антиутопия писателей русской эмиграции первой половины XX века

В конце концов, подумал Дицци, эти туфли только одна из непонятных странностей, свойственных человеческой природе и не раз приводивших его в изумление.

Но все-таки это было покушением на его свободу, а Дицци уже успел за это время привыкнуть к мирному и беззаботному существованию рантье на покое.

Вот почему Дицци вдруг издал громкое «иа» и, к величайшему ужасу присутствующих, изо всех сил ударил лбом в подбородок лакея, занятого воротничком и галстуком. Воротничок, галстук и два выбитых зуба упали на пол.

Слуга тут же был отправлен к врачу с самым строгим приказанием молчать о случившемся.

Ему вставили два золотых зуба и, кроме того, он получил 500 долларов за увечье. Это понравилось слуге, но Дицци был бесконечно несчастлив.

Трудно сказать, куда на это время девалось вошедшее в поговорку упрямство Дицци. Вероятно, он был слишком ошеломлен, чтобы разумным образом реагировать на все творящееся вокруг него. Вот почему процедура его одеванья закончилась вполне мирно и спокойно.

Испуганно и боязливо вошел он в столовую. При входе он держался даже с ясно выраженным чувством собственного достоинства, и впечатление, которое произвели его серьезные, обдуманные и выразительные движения, было вполне благоприятным.

Беспристрастный наблюдатель мог бы принять его за профессора археологии какого-нибудь провинциального университета, приехавшего в столицу на научный конгресс и смутившегося при виде такого большого количества коллег.

У мистера Росса даже мелькнула мысль, как мало в общем нужно для превращения осла в человека, если, конечно, для этого имеются деньги.

И это впечатление, несомненно, ничем не было бы нарушено, если бы не бестактность Огара.

Огара старался посадить шефа в кресло, но не знал, как к этому приступить (он раньше не обдумал этого), и потянул шефа за хвост вниз.

Это уж было слишком для Дицци.

Он уперся передними ногами в стол, чтобы найти точку опоры, и изо всей силы, совершенно не разбирая, кто прав, кто виноват, лягнул задними ногами по воздуху.

Трах… Хрустальная посуда, вазы с цветами, старинное серебро, тарелки, чашки, стаканы – все полетело на пол, где уже до этого очутились Огара и слуга.

Когда Огара медленно поднялся, стирая со своего лица соус от бифштекса и стряхивая воду со своих брюк, то первое, что он увидел – это ядовитый взгляд мистера Стивена Росса.

– Вы никуда не годитесь. Можете убираться.

Огара ушел и – повесился.

В газетах об этом ничего не писали.

Дицци скоро ко всему привык – он пришел к убеждению, что люди еще более упрямы, чем он сам.

По истечении двух недель он уже спал в кровати Томаса Гирна, совершал утренние прогулки, ел артишоки и спаржу, менял два раза в день костюм и посещал заседания главного правления. Правда, он не ходил в церковь, но посылал туда регулярно своего заместителя.

Зато его преподобие Меррик частенько наносил Дицци визиты и затем делился своими впечатлениями:

– Будьте уверены, что наши прихожане могли бы у него поучиться.

Правда, оставалось невыясненным, чему именно могли бы поучиться прихожане у Дицци, но они верили на слово, так как верить есть первый долг верующих.

Мистер Росс был совершенно прав. Самое важное было – пробить плотину.

После неудачи Огара прошения на его место посыпались как из рога изобилия.

И у мистера Уингля сразу появилась возможность производить выбор служащих с величайшей осторожностью, так как только теперь их штат должен был быть окончательно утвержден. Если в первые дни мистер Уингль жаловался, что разноцветная окраска служащих производит недостойное впечатление, то теперь об этом не могло быть и речи.

Желтые служащие были удалены совершенно, черные же были оставлены только для кухни и конюшни.

Все остальные должности были замещены белыми, и мистеру Уинглю, к его радости, удалось даже заместить вакантные должности целым рядом французских безработных аристократов, приехавших из Парижа и севших очень скоро на мель.

Обер-гофмейстером был назначен потомок по прямой линии герцога Монморанси, а корреспонденция была доверена потомку Талейрана.

Особенно гордился мистер Уингль последним приобретением.

– Талейран был отцом французской дипломатии, – говорил он, – а французские дипломаты, как известно, блестящие стилисты.

Новый состав служащий действительно оказался на должной высоте. С какой легкостью они приноровились к новой роли!

Старый вековой обычай – с гордо поднятой головой оказывать лакейские услуги коронованным ничтожествам – облегчил потомкам Талейрана и Монморанси исполнение их обязанностей у Дицци.

Проявляемые ими при этом достоинство и торжественность вызывали у низших служащих – особенно у черных шоферов – прилив искреннего веселья.

Однажды его преподобие Меррик, направляясь со своим еженедельным визитом к Дицци, подслушал следующий разговор у гаража:

– Встречали ли вы когда-нибудь таких дураков? Этот иностранный принц Монморанси входит в кабинет и громко докладывает, как будто перед ним сидит английский король:

– Сэр, мистер Стивен Росс просит аудиенции, – и ждет, что он ответит. Конечно, тот молчит.