Диво

Почти девятьсот лет пролежал этот кувшин, ожидая молодого аспиранта Гордея Отаву, нес к потомкам великую тайну, которой пренебрегла история, капризная и привередливая; благодарение тому далекому предку, который руководствовался в своих действиях ветхозаветной установкой пророка Иеремии: «…возьми сии записи… и положи их в глиняный сосуд, чтоб они оставались там многие дни». Продержались, да не совсем. Влага проникла даже сквозь обожженную глину, испортила половину пергамента, уцелело мало, но и этого оказалось достаточно, чтобы дать Отаве работу на всю жизнь. И все для того лишь, чтобы теперь перечеркнуть всю эту работу, все его поиски, сопоставления, догадки, и — самое страшное — уничтожить собор!

Но он не даст это сделать! Теперь, когда он убедился, что София еще не начинена разрушительной взрывчаткой (видимо, они и в самом деле озабочены были сейчас только тем, чтобы найти здесь для себя что-то необыкновенное), Отава мог спокойнее и рассудительнее обдумать свое намерение сохранить собор. Прежде всего, не следовало утрачивать контакт с Шнурре, повернуть все дело так, чтобы штурмбанфюреру только казалось, будто он использует советского профессора, на самом же деле — самому использовать фашиста, превратить его в своего невольного помощника и сообщника.

Снова был вечерний визит к штурмбанфюреру, в квартиру академика Писаренко, забитую украденными в киевских музеях уникальными вещами, но на этот раз Отава уже не торопился, разрешил уговорить себя сесть в одно из удобных кожаных кресел, с наслаждением прикасался к скрипящей коже; кожа пахла старой привычной жизнью, в комнате было тепло, потому что немцы наконец отремонтировали обогревательную систему для этого дома, заселенного высокими функционерами, найдено топливо, и вот сегодня с утра эта квартира стала одним из очагов блаженного тепла в замерзшем, голодном, вымирающем Киеве. А кресло так приятно холодило в теплой комнате, хорошо было бы посидеть здесь, закрыв глаза, подумать о своем. Шнурре включил «телефункен», из приемника текла светлая моцартовская мелодия, еще где-то в Европе находились не тронутые войной музыканты, и дирижер встал за пульт в неизменном фраке, постукивал палочкой, призывая к вниманию и сосредоточенности, и скрипачи подсовывали под свои подбородки сложенные вчетверо белые платочки, чтобы не вытиралась дека скрипки, а в конце дирижер благодарно пожимал руку первой скрипки, кланялся оркестрантам…

— Так вот, — сказал Отава, потому что Шнурре молчал, делая вид, будто весь заполнен музыкой, на самом же деле выслеживал каждое движение Отавы и, весь внутренне напрягшись, ждал, что он скажет, — я осмотрел собор…

— И? — не удержался все-таки Шнурре.

— В самом соборе ничто не разрушено и не задето, но исчезли…

— Вы о некоторых вещах, которые там сохранялись? — прервал его Шнурре. — Мы их просто перепрятали в более надежное место…

Отава не стал уточнять, что это за «надежное место», потому что и так хорошо знал, да и не это его сейчас интересовало в первую очередь.

— Как вы, очевидно, понимаете, — осторожно продолжил Отава, — мне нужны работники. Опытные реставраторы. Люди, знающие свое дело…

— Непременно, непременно, — покачал головой Шнурре.

— Я не знаю, удастся ли мне разыскать моих сотрудников, с которыми я вел реставрационные работы перед войной, потому что у меня нет никаких данных, где кто из них сейчас находится. Остались ли они в Киеве, отправились ли на фронт или, быть может, убиты, арестованы…

— Я об этом подумал уже, — сказал Шнурре.

— Несколько преждевременно. — Отава не имел намерения уступать в чем-либо. — Людей должен подбирать я сам. Раз я отвечаю…

— Мой милый профессор. — Шнурре снова перехватил разговор в свои руки, снова стал хозяином положения, считая, что советский профессор уже положен на обе лопатки. — Разрешите напомнить вам, что отвечаю все-таки я. Конечно, в свою очередь за непосредственное выполнение отвечаете и вы, но есть высшая ответственность, тяжесть которой ложится на мои плечи. Поэтому я должен был заранее позаботиться обо всем. Вы уже завтра будете иметь необходимое количество людей, — это опытные, высококвалифицированные реставраторы, вы не разочаруетесь в их умении и в их трудолюбии…

— Кто эти люди? — встревоженно спросил Отава.

— Это прекрасные немецкие реставраторы, — правда, на них солдатские мундиры, но тут уж ничего не поделаешь, да это и не играет роли, в каком мундире тот, кто выполняет свою работу умело и старательно.

— Но мои помощники…

— Об этом не может быть и речи. Кроме вас, в собор не будет пущен ни один из местных жителей! Это святыня искусства, и мы не можем рисковать!