«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть II. Камышловское духовное училище на рубеже XIX-начала XX веков

Считалось, что Н. Г. Помяловский в своих «Очерках бурсы» увековечил бурсу на все времена, канонизировал её порядки, а поэтому многие наши современники, спустя много лет после выхода в свет «Очерков» думали, что бурса нашего времени и её обитатели всё ещё были такими же, как их изобразил Н. Г. Помяловский, и готовы были в каждом из нас увидеть «тессараконту» прежней бурсы, «детину непобедимой злобы» по выражению Симеона Полоцкого.[141] Однако, бурса, как и всё в мире, подчинена была всеобщему закону развития, сформулированному греческим философом Гераклитом: [142], формы её бытия изменялись, но не сразу, не в один момент – революционно, а по законам эволюции, при которой, как известно, «старое» и «новое» некоторое время «сосуществуют», и в новом сохраняются «родимые пятна» старого. Эти «родимые пятна», трансформированные, пережившие метаморфозу, иногда трудно связать с прошлым, пережитым и только внимательно всматриваясь в них, анализируя их, можно установить их родство с прошлым, как говорилось в этом случае: стоит только «поскоблить» его, это «родимое пятно», и заметишь: «жив, жив курилка!» – прошлое тут как тут.[143] Наша бурса, не будучи копией своей «прабабки», конечно, имела «родимые пятна» её. Вот они.[144]

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 393. Л. 67–67 об.

I. Традиция «задаваться»[145]

Было принято, что ученик, благополучно достигший четвёртого класса, прошедший все «испытания» бурсацкой жизни, ставший «старшим», получал право, не писанное, но узаконенное бытом – «задаваться» над младшими. Некоторые ученики так и объявляли: «ну, теперь я добрался до четвёртого класса – можно и «позадаваться». «Задаваться» – это значило: «подставить ножку», толкнуть, ущипнуть, обозвать по прозвищу, одним словом – обидеть, унизить младшего по такой концепции мысли: было время – меня обижали, а теперь пришло моё время – я буду обижать. Очень модным приёмом в этом отношении было садить «пучки», т. е. щелчки, причём применялись два вида «пучек»: через зажим среднего пальца большим и разжим его – один приём, а другой приём – удар указательным пальцем после освобождения его от зажима средним, удар на «отмашь». Были такие «артисты» этого дела, что «били» до синяков. Любопытно, что притягательную силу при этом имела та часть организма, кожа которой является менее чувствительной – та, что применяется при сидении. И вот поди-ты: только подвернись она у кого-либо, последует обязательно «пучка», поэтому все старались избегать такой позы, при которой можно было соблазнить кого-либо «поставить «пучку». Четвёртый класс находился у «чёрной» лестницы, по которой младшие спускались вниз, направлялись на обеды, ужины и чай, и это было удобным местом «задаваться»: чуть не заметит надзиратель, и кто-либо из проходящих рядами получал от «старших» или «пучку», или «под ножку». Шествие в рядах «старшие» иногда и сами использовали для расправы друг с другом. Так, был случай, когда возвращались вечером с ужина в одном ряду «старший» Панин подбежал «старшему» Ивану Переберину и всадил ему в плечо перочинный ножик.[146] Некоторым малышам выпадало счастье – не испытывать на себе этой «системы» «задаваться» со стороны старших, лишь благодаря покровительству кого-либо из них. Так, автор сего был в числе этих счастливчиков: когда он был «подготовишкой», то в четвёртом классе у него был сват – Андрюша Бирюков, парень высокого роста и сильный. Андрюша в широком кругу бурсаков однажды показал на меня и предупредил «прочих»: «если кто хоть пальцем потронет его», т. е. меня, и последовал очень выразительный жест руки. Пользоваться протекцией кого-либо, однако, не делало чести «счастливому» малышу: на него смотрели косо, а старались за «это» иметь чем-либо ему «насолить». Почётнее считалось, если кто сам мог за себя «постоять». Таковы были не писанные «законы» бурсы.