«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

Молотьба зимой начиналась рано, а для освещения жгли солому. Бывали случаи как возникали пожары от недогляда при топке овина. Снопы на току раскладывались по овальному кругу комлями наружу, а по ним кто-либо из мальчиков, сидя на вершине, прогонял пару или тройку лошадей. По бокам мужчины и женщины цепами выколачивали зерно до тех пор, как найдут его в стеблях при проверке на глаз. Обмолот по этому способу продолжался до обеда.

Самым интересным для нас, детей, была уборка соломы: её относили в зарод без тщательного коптения и в ворохе её можно было кувыркаться, закапываться и прятаться, что нам доставляло самое большое удовольствие. Солома была сухая, душистая. После обеда на току оставались только мужчины – двое или трое, которые очищали зерно «на ветру», подбрасывая его высоко вверх. Уже при закате дня воз с зерном прибывал на двор.

Приходилось мне наблюдать обмолот хлеба уже машиной, причём сначала для этого снопы сушили в овине, а потом молотили и без сушки. Как сейчас вижу колесо с конным вращением его. Колесо это диаметром в полтора метра расположено горизонтально и приводится в движение парой лошадей. От него по системе червячных передач приводится в движение расположенное на некотором расстоянии от него маховое колесо, от которого посредством ремня приводится в движение барабан молотильной машины. Барабан с зубцами помещён в четырёхугольном ящике, со стойками на земле для упора, а перед ним (ящиком) навесной стол, с которого мастер направляет в барабан распотрошенный сноп. От барабана летит пыль, а звук от его вращения разносится далеко по окрестности. Солома выходит от барабана перемятой и относится обычным способом в зарод. После обмолота собирались кучи мякины (половы), которую зимой в коробе привозили прямо в пригон скоту. Поездки за половой были зимним развлечением для нас, детей. Неподалёку от гумна была свалка назёма, и эти поездки часто были с двумя целями: отвезти навоз, а обратно набрать половы. Против нашего гумна было гумно Клюхиных, и часто мы обменивались «визитами» с ними на гумнах. Бывало так, что Костя Пименов иногда при поездке за половой брал меня с собой. И летом я бывал иногда на гумне Клюхиных. Костя при этом часто хвастался своими лошадками.

Солома подолгу хранилась на гумне. Брали её иногда на корм, а иногда на устройства крыш с дёрном.

В девятисотых годах жизнь на нашем гумне замерла, так как наш батюшка отказался от ведения сельского хозяйства. Летом мы на день отводили в гумно наших Карька и Воронуху. Одно время на нём стояли поленницы дров, и когда мы брали летом дрова домой, то обнаружили в них целое семейство ящериц.

Мимо нашего гумна мы ездили в борки за песком, а неподалёку от него было болотце, в котором кто-то из теченских хозяев замачивал коноплю. Сюда я как-то с Санком «Рожковым» приходил весной «сочить» берёзовку. Около нашего гумна однажды зимой волки зарезали одну из наших коров – комолую пестрёнку. Коровка вот-вот должна была отелиться, и они растерзали её, выбросив плод.

С нашим гумном у меня связано много детских ярких воспоминаний, похожих на сказку. Перед моими глазами стоят милые берёзки на северной стороне гумна; площадка с цветами и ягодами по средине против ворот; мелкие кусты берёзок по склону небольшого бугорка с узкой дорожкой, ведущей к овину; на ветках этих берёзок гирлянды соломинок от прошедших мимо возов со снопами; ток и овин, который весь пропитался запахом сухого зерна и соломы. Перед моими глазами стоит величественная картина обмолота при свете костра от сжигаемой соломы, сполохи которого видны издали.

Много, много хороших детских воспоминаний, дорогих, незабываемых. В последний свой приезд в Течу в 1959 г. я встретил друга своего детства Костю Клюхина, с которым я часто ездил на гумно за половой. Мы с ним долго стояли, устремив свои взоры в сторону нашего б[ывшего] гумна, и Костя мне подробно восстановил в памяти картину гумна. «Вот видишь берёзу, – говорил он мне, – тут был овин, а под этими берёзами (он указал рукой) мы набирали с тобой полову; слева был зарод соломы…»

Это была моя последняя встреча с Костей и наши последние с ним воспоминания о детстве и нашем гумне.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 96–108.

Теченская церковь

[1961 г. ]

Когда подъезжаешь к Тече с западной стороны, со стороны Кирдов или Сугояка, то церковь видно издалека: от первых – вёрст за семь, а от второго – за пять. Когда открывалась панорама всего села, то церковь в ней доминировала, и как бы венчала собою пейзаж. Теперь, когда церковь разрушена, для человека, привыкшего к прежнему виду села, кажется, что в открывающемся пейзаже чего-то не хватает, примерно, как если бы глаз привык видеть какое-либо здание со шпилем, а потом увидел его без шпиля.