«Dixi et animam levavi». В.А. Игнатьев и его воспоминания. Часть X

В заметке «Человек и нормы его человечности» на основе Евангельской истории об искушениях Иисуса Христа автор выразил убеждение, что Его учение, оказав глубокое влияние на историю человечества, указало людям на те нормы поведения, которые свидетельствуют о человечности Человека и что при временных отступлениях от этих норм, человеческое в людях всё-таки восторжествует. В заметке «Человек и кибернетика», рассматривая полемику между «физиками» и «лириками» по вопросу о новой науке кибернетике5, автор делает вывод о том, что учёные, которые решили уложить мышление человека в рамки моделирования, всё равно столкнуться с тем, что человечество разобьёт их узкие рамки моделирования мозга и утвердит признание за человеком высшего чуда в мироздании. В заметке «Метафизика и реальность», рассматривая в связи с открытием космической эры появившиеся прогнозы о скором установлении связей с обитателями других планет, напоминает об определении веры по Филаретовому «Катехизису»6 и доказывает, что «с выходом человека в космос, тезис «бытие определяет сознание» приобретает другое значение – не ограничительное, а расширительное, а именно, что не бытие, как некая материальная среда, ограничивающая человека, а сознание его идёт впереди, и этим именно обеспечивает прогресс человечества». В заметке «О геоцентризме» раскрывает параллели в библейском учении и в современной науке о человеке – как вершине Божьего творения и одновременно как вершине эволюционного развития, и о Земле – как центральной планете мироздания и одновременно центре изучения космоса, и убеждается в том, что при большем изучении космоса в сознание людей всё глубже будет входить мысль о Земле и человеке, живущем на ней – как о чудах мироздания.

В других заметках автор представляет критический обзор нескольких статей из «Литературной газеты» на обсуждаемые в 1960-е гг. темы, навеянные противостоянием в «холодной войне». Философские заметки имеются только в «пермской коллекции» воспоминаний автора.

В «свердловской коллекции» находятся «Очерки на библейские темы», которые датированы 1967 г. и они носят уже атеистический и антихристианский характер. Возможно, это связано с изменениями убеждений автора на фоне антирелигиозной кампании 1960-х гг., а может быть, и с условиями включения очерков в состав «Уральского архива литературы и искусства», который создавал В. П. Бирюков, убеждённый атеист, предлагавший очерки для антирелигиозной хрестоматии, в отличие от православных профессоров братьев Богословских.

Два очерка «Встреча» и «Алька» более позднего происхождения и имеют личный характер.

Завершает публикацию очерк «Ивановское кладбище» – философские размышления автора о противоречивом отношении общества к смерти в атеистическом государстве. Очерк имеется только в «пермской коллекции».

Вероятно, В. А. Игнатьев, умерший в 1971 г., был похоронен на Ивановском кладбище г. Свердловска. Его супруга – Анна Фридриховна скончалась в 1975 г. в г. Свердловске. Как видно, автор не часто обращался в своих воспоминаниях к образу своей супруги и чувствам к ней. Тем не менее, они прожили вместе 57 лет. Детей у них не было.

Об «очарованной» душе и неосуществлённой мечте

(наблюдения, размышления, встречи, раздумья, радости и огорчения

– всё то, что является результатом «ума холодных наблюдений

и сердца горестных замет»)

[1965 г.]

Как создавалась «очарованная» душа.

Если бы кто-нибудь спросил меня в эту минуту, спросил неожиданно, врасплох, и потребовал немедленно ответить: что я любил в жизни больше всего, «как душу», по выражению А. В. Кольцова; чем больше всего увлекался в жизни; что было главным содержанием моей души и тогда, когда над моей головой проносились чёрные тучи, и тогда, когда жизнь улыбалась мне и манила к счастью – я ответил бы одним словом – пение.7

Я не помню ни одного этапа своей жизни, когда бы я не пел, не увлекался пением. Вот и теперь, когда потерял уже голос, я не перестаю петь, как говорится, «в душе»; «мурлыкаю» про себя знакомые, дорогие мне, мелодии, иногда забывая обстановку, в которой нахожусь.

Если бы кто-либо спросил меня, когда со мной «это» случилось, что я оказался во власти такого увлечения, то я, конечно, не смог бы указать год, день и час этого события, но зато уверенно могу сказать, что «это» случилось в моём раннем детстве. Случилось же «это» тогда потому, что в нашей семье пели все – и стар, и млад. Только, как это ни странно, не пела одна наша матушка. Я никогда не слыхал её поющего голоса: ни ко- лыбельных песен, ни каких-либо других. Почему? Это осталось для меня тайной; она не пела может быть, потому, что заботы о большой семье да ещё при разных недостатках слишком поглощали её время. Как бы напоить, накормить такую ораву ртов – вот чем заняты были её мысли. Где уж тут до песен?

С детства мне запомнилась одна семейная бытовая картина, которая может пролить свет на то, как в моей душе зарождалась тогда любовь к пению.