Длань Господня (СИ)

— Думал, хоть клок шерсти оставит зверюга. Ничего нет. Надо собачек сюда.

— Не берут его след собаки. Сам же видел, хвосты поджимают и под копыта конские лезут, даже не тявкают.

— Это да, — задумчиво говорил Сыч, разглядывая мертвеца, — это да. Боятся его, а чего же не бояться, вон каков. Интересно, сколько он тут, дня три?

Волков мертвяков на своем веку повидал достаточно.

— Да нет. День, может два, не больше. Кровь еще воняет, а не гниль.

— День-два? Значит, совсем немного не поспели мы, — размышлял Сыч, все еще разглядывая лачугу.

Он стал копаться в вещах монаха, рыскать по лачуге, заглядывать в углы.

— Ну, и на кого думаешь?

— На того же, на кого и вы, экселенц.

— На барона?

— На него, на него. Неплохо бы в замке у него посмотреть.

— Звал он меня. Как раз в тот день я его у кузнеца встретил, тогда я и сказал ему, что к монаху хочу поехать, что монах мне про зверя что-то сказать хотел.

— Вот, вот оно все и складывается, — говорил Фриц Ламме. — Может, напишите ему, что согласны в гости наведаться. Напроситесь в гости, а я с вами поеду. Посмотрю, что там да как.

— Потом ты там разнюхивать будешь, а тебя заметят, так нас с тобой из этого замка живыми не выпустят, или как этого монаха, по кускам разнесут, раскидают по округе.

Сыч покосился на него.

— Или ты думаешь, что барон нас выпустит, если прознает, что мы к нему шпионить приехали?

— Да, — продолжал Сыч задумчиво, — не выпустит. Монаха, святого человека, и того порвал, а уж с ним церемониться и подавно не будет. Думаю, что и людишки его про это знают, не могут не знать, что он зверь. Ну, если мы, конечно, думаем на барона правильно.

— Может, епископу про то сказать? — предложил Волков.

— Это можно, но сказать нужно только, что думаем на него, а другого у нас ничего нет, кроме думок. Вот если бы человечишку его какого-нибудь из близких схватить. Вот это было бы дело. Да, заставить его говорить… Тогда и в Инквизицию можно было бы писать.

Это была хорошая мысль. Вот только как схватить человека, что входит в ближний круг барона? Задача.

Они погасили лампу, вышли из хибары, сели на склон холма. Стали говорить и думать. Любопытствующий Увалень рядом сел. Они говорили, пока из Эшбахта Максимилиан телегу не привел. С телегой были четыре солдата для работы и брат Семион для ритуала. Максимилиан додумался съестного взять, умный был юноша. Пока Волков, Сыч и Увалень ели, Максимилиан делом руководил. Сыч пошел в хибару помогать.

— Отшельника тут похороним? — спросил у брата Семиона кавалер.

— Да, что вы, нет! — монах даже испугался. — Неразумно это будет. Это же прах отшельника, невинно убиенного сатанинским детищем, это же ценность большая, повезем в Эшбахт, похороним рядом с храмом, обязательно часовенку соорудим над могилкой. Храм его именем назовем, испросим дозволения причислить его к лику святых. Если епископ похлопочет, а архиепископ согласится, то у вас в Эшбахте свой святой будет. Пусть даже местный, но почитаемый. Кто из местных сеньоров таким похвастается?

Волков подумал, что это мысль хорошая. Молодец монах, голова у него умная, жаль, что на вино, деньги и баб падок.

Из лачуги клетку железную вынесли. Достали из нее останки отшельника, завернули их в рогожи, гроба-то не было, собрали руки ноги, положили туда же. Брат Семион читал молитвы над останками и рассказывал, что солдатам воздастся благодати за то, что к мощам отшельника прикасались. И так убедительно он это говорил, что даже Увалень подержал руку на оторванной ноге, которую он же и нашел. Посмотрев на него, и Максимилиан тоже не устоял. А вот Сыч как зашел в лачугу, так оттуда и не выходил. И, кажется, благодать его не интересовала. Волков-то знал, чего он там делает. Когда на телегу погрузили клетку, Фриц Ламме как раз и вышел из дома, лицо его было подозрительным и хитрым. И при этом он делал вид, что ничего не произошло. Волков уже к коню шел, но остановил его:

— Нашел?

— Что нашел? — удивлялся Сыч, опять корчил невинную морду.

— Нашел, говорю? — уже с угрозой произнес кавалер.

— Ну, нашел, — вздохнул Сыч.

— Золото есть?

— Не-ет… — Фриц Ламме достал из-за пояса тряпицы, развернул ее, — нищий он был, и вправду святой человек.

На тряпке лежали несколько талеров и куча мелкого серебра. Всего не набралось бы и на десять монет.

— Расплатишься с солдатами, — сказал Волков и сел на коня.

— Расплачусь, кавалер, конечно, — заверил его Фриц Ламме.

Приехали в Эшбахт совсем поздно, уже стемнело. Элеонора Августа уже ушла в новую опочивальню. Да и слава Богу, все равно она не могла принимать мужа. И муж, поев на ночь как следует, пошел не сразу в свои покои, к жене, а пошел к госпоже Ланге, которая не спала еще.

* * *

Уж если Господь и решает проверить у кого-то силу веры, так поверяет, как следует. Мало было ему горцев, мало герцога, мало оборотня, что рыскает по окрестностям и мало пустого чрева жены.