Длань Господня (СИ)

— Деньги дам, найдите Егана, путь вам четыре подводы выделит с мужиками, возьмете монаха и Увальня. Езжайте в город, купите все, потом заедете к графу, отдадите… — он запнулся даже, не смог выговорить этого имени, — отдадите этому господину письмо. Дождетесь ответа, ответ прежде мне покажете, жене сразу не отдавайте. А уже потом я решу, как быть дальше.

Госпожа Ланге встала с лавки чуть подобрав юбки, церемонно сделала ему книксен и поклонилась, потом заговорщицки огляделась, не видит ли ее кто, и, пока монах смотрел в бумаги, быстро и не робея, словно она его жена, обняла за шею и поцеловала в висок. И пошла, улыбаясь, на двор.

* * *

Прибежал мальчишка, Максимилиан прозевал его, он к господину подбежал:

— Господин, поп вас зовет.

— Это куда еще он меня зовет? — спрашивал Волков, в последний раз с братом Ипполитом проверяя список того, что надобно купить в новый дом.

— Поп на похороны зовет.

— На похороны?

Теперь и брат Ипполит смотрел на мальчишку.

— А что, хоронят его уже? — спросила Мария, у очага что-то делая и прекратив работу. Кажется, даже как-то с испугом.

Никогда она не лезла в разговоры господина, а тут вон — вставила свое.

— Так кого хоронят-то?

— Да как же, — закричал мальчишка, — святого человека хоронят, отшельника. Невинноубиенного, которого адский зверь погрыз.

Мария тут же дела свои прекратила и не спросив дозволения, быстро пошла из дома, поправляя на себе чепец и юбки.

— Поп вас просит быть, говорит, господин запамятовал, видно, беги говорит, зови его, — продолжал мальчик возбужденно.

— Хорошо-хорошо, иду, — сказал Волков, вставая. — Монах, позови госпожу Эшбахт. Может, хоть это ей интересно будет.

На въезде в Эшбахт с севера собрался народ. Много было людей, человек двести, солдаты и местные, купцы и девки из трактира, офицеры приехали с женами, у кого они были. На пригорке у дороги уже выкопали могилу, принесли большой крест.

Волков приехал, пешком далеко было идти, хотя и не очень далеко, просто не хотелось ему хромать у всех на виду. А жена с госпожой Ланге шли пешком, пройтись им хотелось.

Брат Семион, как зачинщик, был деловит и расторопен. Вид у него был серьезен, ряса свежестиранная, сам он выбрит. Останки святого человека лежали на лавке, накрытой рогожей, тут же руки его и ноги, чтобы каждый сам мог убедиться, что отшельник растерзан зверем адским и никак иначе.

Мужики, солдаты, дети подходили смотреть, дивились, ужасались, крестились. Бабы и девки тоже подходили, но не задерживались, рты зажимали, слезы лили, отходили подальше. Все шло хорошо, все присутствующие, проникались святостью случая. Жены офицеров, госпожа Брюнхвальд и госпожа Рене, кланялись госпоже Эшбахт и госпоже Ланге, все вместе в сопровождении брата Семиона и брата Ипполита, шли тоже смотреть убиенного. А Волков, его оруженосцы, рыцарь Клаузевиц, все офицеры, все взятые в учение господа городские, а также Еган и Сыч шли уже за дамами.

Все было церемонно и траурно, жаль, что только церкви не было с колоколами. Почти все женщины плакали, а мужи были печальны.

— Ах, как все хорошо идет, — шептал брат Семион Волкову, — будет в Эшбахте свой святой, я прямо сердцем чувствую, что будет.

— Да ты уж расстарайся, — шептал Волков в ответ.

— Вы тоже, господин, без содействия архиепископа то невозможно будет, а вам архиепископ благоволит, так вы уж ему отпишите.

— Отпишу, ты скажи только, что писать.

Монах кивнул и пошел. Он зашел на холм и отличным голосом своим стал говорить всем о благости и святости отшельника, рассказывать, как «благость его костию в горле зверином стояла у сатане, не вынес святости отшельника сатана и послал пса своего к нему». Хорошо рассказывал. Уж что умел брат Семион, то умел. Говорил он так, что простой человек слушал его, рот раззявив.

Потом поп стал молитву заупокойную читать. Брат Ипполит ему вторил и переводил, чтобы простые люди тоже понятие имели, о чем молитва.

Потом стали останки в гроб класть, гроб забивать. Стали его закапывать и водружать крест над могилой. Хорошо получилось, большой крест на пригорке далеко видно было.

После Волков, хоть и жалко было денег, но позвал он к себе хозяина трактира и сказал:

— Поминки устрой, я оплачу.

— Всем, кто пожелает? И мужикам, и солдатам?

— Да.

— Чем угощать?

— Кусок сыра или колбасы, кружку пива. Девкам и детям пряники или конфету сахарную, молоко, воду на меду.

— Только вот пряников и конфет у меня нет, — сказал трактирщик. — Все другое исполнено будет.

— За пряниками отправь, пусть хоть завтра, но будут.

— Исполню, господин, — обещал трактирщик и уже, кажется, прибыль в уме считал. Ему хоть на поминках, хоть на свадьбах — все одно, лишь бы прибыль была.

— Ты на большую мзду не рассчитывай, — прервал его сладкие мысли кавалер, — цены я знаю, лишнего не дам.

— Я на этом деле мзды и не ищу, понимаю, что дело святое, — заверил трактирщик.

Когда он поговорил с трактирщиком, вокруг него собрались все видные люди Эшбахта.

— Кавалер, — начал Рене как самый старший, — брат Семион сказал, что вы желаете часовню святому человеку ставить.

— Думал о том, — отвечал Волков.