Длань Господня (СИ)

— Подруга? — она засмеялась, но совсем невесело. — Какая я ей подруга. Я ей… Даже не знаю, кто. Я при ней и при ее сестрах, а их еще две было, сызмальства состояла, я старшей у них была и за всех отвечала. Вместо няньки у них была. И мамаша их, графиня покойная, так не раз мне лицо перстнями в кровь разбивала. То одна упадет с качелей, то другая дорогое платье кровью месячной испоганит, то третьей молодой дворянин в саду под подол залезет, И каждый раз за них мне или волосы дерут, или лицо бьют. Как холопке.

— Вот как, а я думал, вы ей родственница какая-то, — чуть удивленно произнес Волков.

— Родственница-родственница, — продолжала Бригитт, — я ей сестра двоюродная. Только неправильная сестра, укладочная. Мамаша моя, родная сестра старого графа, опростоволосилась. Слюбилась с низкородным, совсем с низкородным, с ним сбежать хотела, да поймали их. С папаши моего, говорят, кожу спустили на конюшне, а мамашу в монастырь сослали. А меня потом граф из великой милости в дом взял, не то родственницей, не то холопкой.

— Вот как, значит, — повторил опаять кавалер.

Ну, а что тут еще можно было сказать? А вот Бригитт было, что добавить.

— Так и росла у них, и от Элеоноры я обид стерпела больше, чем от других ее сестер, так как те подобрее были, чем эта змея спесивая. — говорила она, беря его правую руку и кладя себе на грудь. — Так что все равно мне, что Элеонора обо мне думать будет, лишь бы вы, господин, мною довольны были.

Грудь у нее небольшая, но формы идеальной, как раз ему под ладонь. Но нет, он ее легко поднял, как дитя, и рядом на кровать посадил:

— Нет, пойду я. Просыпаться я должен в постели с госпожой Эшбахт, чтобы не было кривотолков ни у холопов, ни у людей.

— С госпожой Эшбахт, значит? — вдруг со злой издевкой спросила она и улыбнулась. — Может, вы и храбрец, как о вас сказывают, может, и воин искусный, да только не видите того, что под носом у вас. Слепец вы.

— И что же под носом у меня? Чего я не вижу? — недовольно спросил кавалер.

— А то, что со змеей вы в постели просыпаться хотите.

Волков только пренебрежительно рукой махнул, этот бабий вздор слушать ему не очень-то хотелось, он снова стал сапог искать возле кровати во тьме.

Тут она вскочила, хоть и темно в покоях, а видно волосы ее пружинами, спиралями вьются вокруг стройного стана, даже в тусклом свете пламенеют дорогой медью. Движения ее быстрые, ловкие, стала в одежде своей копаться и достала оттуда клочок бумаги:

— Вот, хотела вам отдать, еще когда приехала, да вы заняты были со своими офицерами, не подступиться. Да и Элеонора меня от себя не отпускала.

Бригитт протянула ему бумагу.

— И что это? — Волков взял, но не разворачивал. Смотрел на красавицу, у которой из одежды были лишь рыжие вьющиеся волосы.

Бригитт схватила лампу и поднесла ее к нему, сама примостилась рядом, подбородок положив ему на плечо:

— А вы прочитайте.

Он развернул лист. Лист был исписан самым мелким почерком почти полностью, в письме было много помарок и ошибок.

Голубка моя сизокрылая, дня не проходит, что бы ни помнил я вас, арфа мне грустна и лютня мне не мила. Не беру их в руки, а коли беру, так только печальные мелодии родятся у меня. Граф просит веселить его за обедом новыми стихами, а у меня только грустные выходят. И все из-за того, что вас, госпожа сердца моего, рядом нет. Плачу я ночами и не сплю, вспоминая те ночи, что были вы со мною рядом. Как подумаю я, что волею судеб отданы вы в чужбину, человеку свирепому и злому, который рыцарство свое вымучил лишь грубостью и жестокостью, как страдаете вы там, среди злых, грубых и низкородных людей его, так сна лишаюсь я сразу. А как вспомню я, что берет он вас в постели без любви и ласки, а только лишь грубостью и правом мужа, так я вскакиваю и от ярости и стоять не могу, хожу по покоям из угла в угол, хочу пронзить ему сердце тут же.

Волков оторвался от письма, посмотрел в темноту взглядом тяжелым и мрачным и сказал:

— Ишь, какой! Прямо сердце пронзить хочет.

И продолжил чтение.