Длань Господня

— Плывёт, господин, почитай каждый день по плоту тут проплывает.

— А кроме леса? — Спросил Волков, проходя и разминая на ходу ногу.

— Вот! — Вдруг сказал сержант. — Тихо было, вроде, проходила баржа в день да пара лодок, может, три или четыре за день. И всё гружёные плавают туда-сюда. А тут уже третий день кряду плывут и плывут на юг, к Мелликону. И всё пустые, пустые. И баржи, и лодки. Я бы и не задумался, да обратно-то не плывут они. Ни пустые, ни полные. Странно это.

— К Мелликону плывут пустые? — Спросил кавалер задумчиво.

— Пустые, господин, все пустые. Полную баржу завсегда видать, она в воде по самую кромку сидит. А пустая она вся на виду, вся из воды торчит. Ну, а лодку и так видно, пустая или полная.

— И что ты думаешь?

— А думать ту нечего, господин, может, они каждую зиму так плывут, кто их знает. Но я решил вчера одного человека вниз по реке отправить, посмотреть. Он поехал, в землю соседа вашего заехал, доехал до самого Мелликона. Там они все. На пирсах в Мелликоне стоят и лодки, и баржи. Человек наш посидел, посмотрел, что на них грузят. Грузят на них солонину и горох, овёс в мешках.

— Вот как? И зачем им солонина? — Спросил Волков, хотя и сам знал ответ.

Сержант Жанзуан засмеялся:

— Господин, чего же вы спрашиваете, уж кому, как не вам, знать, зачем нужны солонина и горох. То любому известно, что это еда солдатская. А овёс берут для кавалерии и обозных лошадок.

— Значит, воевать собираются? — Опять задал кавалер вопрос, на который не нужно было отвечать.

Но сержант ответил:

— Да нет, господин. Если они уже провиант грузят, то уже не собираются, уже воюют. И если овёс грузят, если обоз с собой потянут, то это не в набег идут, решились воевать не на шутку.

— Думаешь? — Волков усмехнулся, нравился ему этот умный сержант.

— Думаю, что вы тут неспроста. А если к этому ещё и горцы, поганцы, затеяли провиант грузить, значит, началось.

Кавалер молча покивал головой. Да, верно. Всё верно. Верно, что началось и что готовятся воевать не в шутку. Молодец сержант.

Теперь и у него самого не было сомнений. Он продолжил:

— Человека, что ездил туда, опять туда отправь, пусть на берегу сидит и считает, сколько и чего. Главное, что мне нужно знать, сколько телег и сколько лошадей будет.

— Сейчас же отправлю. — Сказал сержант.

Волков помолчал, оглядывая берег. Потом посмотрел на сержанта:

— Если они с телегами будут, то удобнее, чем тут, места для высадки поблизости нет.

— Истинно, господин. — Отвечал сержант. — Тут вылезут, безбожники чёртовы.

Отвечал он с удивительным спокойствием.

Оба они были старыми солдатами. Они всё понимали без лишних слов. Оба понимали, что те полтора десятка солдат, что есть у сержанта, высадку не остановят. Они даже свою хлипкую заставу не смогут отстоять, если её будет штурмовать больше пяти десятков человек. Заставу их возьмут, это только дело времени. И сержант это понимал, и Волков это понимал. Они оба всё понимали. Прекрасно понимали, что горцы по обычаю поганому своему пленных не берут.

— Я пришлю тебе ещё десяток людей. — Сказал Волков, всё ещё глядя на холодную реку.

— Вот это дело, господин, очень они уместны будут, — ответил Жанзуан.

И тут Волков сделал то, что господа обычно не делают, он протянул сержанту руку:

— Держись тут.

— Простою, сколько смогу, — ответил сержант, по-солдатски крепко пожимая руку Волкова.

— Храни тебя Бог.

— И вас, господин, и вас.

***

До дома еле доехал, ногу опять крутило, жар опять пришёл. Перед Эшбахтом его уже качало в седле. Хорошо, что темнело, а его спутники устали и не видели, но у дома Максимилиану пришлось его придерживать, чтобы не опозорился господин и из седла не выпал.

Хоть его ждали все офицеры, среди которых теперь был ещё и ротмистр Джентиле, совет решено было перенести на утро.

Бригитт, то причитая, то ругая, укладывала его в кровать. Она и монахи, теперь к нему припёрся ещё и брат Семион, готовили ему лекарства и еду. Лекарства он кое-как выпил, а вот съесть почти ничего не смог, воротило. После этого заснул, а госпожа Ланге в ярости пошла и ругала Максимилиана за то, что он не берёг господина. Она кричала на него, звала его «болваном» и «бездельником».

А тот стоял перед ней, хлопал глазами и лишь повторял дурень:

— Простите меня, госпожа. Простите меня, добрая госпожа.

Она же насладилась его смирением и ушла наверх, в покои к господину, насилу там женщина успокоилась.

***

Утром он смог едва встать. Нет ничего хуже, чем немощность командира. Кто за тобой пойдёт на смерть, если тебя трясёт в ознобе? Кого ты сможешь увлечь, если ты едва можешь говорить?

— Монах, дай мне вчерашнего пойла, — шептал он, едва усевшись на краю кровати.

— Да, господин, но это средство выпивает силы из человека, — отвечал, волнуясь, брат Ипполит. — Всё время его пить нельзя.

— Господи, отчего же вы не лежите? — Начала плакать Бригитт. — Зачем вы встаёте?

— Молчите, не донимайте меня, — шептал Волков, — ступайте, принесите мне воды, чтобы мыться и одежду.

— Господи, господи… — Плакала Бригитт.

— Не донимайте меня, делайте, что велено!

Она ушла, причитая и молясь Господу.

— Увалень! Офицеры собрались?