Для фортепиано соло. Новеллы

Я не разочаровалась. Швейцар перед дверью, большой заснеженный двор — именно эти образы я и хранила в памяти… Что касается отца, он прилагал неимоверные усилия, чтобы этот день стал для меня самым лучшим. Он купил новые игрушки, заказал чудесный обед, а на вечер в саду был запланирован маленький фейерверк.

Папа был человеком очень добрым, но крайне неловким. Ничего из того, что он организовал с такой любовью, не получилось. Новые игрушки лишь усугубили мою тоску по старым, я требовала их, а он не мог их найти. От прекрасного обеда, дурно приготовленного слугами, оставшимися без женского присмотра, мне стало нехорошо. Одна из ракет упала на крышу, прямо в трубу моей бывшей детской, и от нее загорелся ковер. Чтобы погасить начинавшийся пожар, всем домочадцам пришлось выстроиться в цепочку с ведрами, а папа обжег руку, и в результате день, который он задумал веселым, оставил у меня воспоминания о страшных языках пламени и о грустном запахе лекарств на бинтах.

Пришедшая за мной вечером фрейлейнзастала меня в слезах. Я была совсем маленькой, но я прекрасно чувствовала все оттенки переживаний. Я знала, что папа любит меня, что он хотел сделать как лучше, но ему это не удалось. Я жалела его, но в то же время мне было за него немного стыдно. Я хотела скрыть от него свои мысли, я пыталась улыбнуться и снова плакала.

Когда я уходила, он сказал, что в России есть обычай дарить друзьям на Рождество красивые открытки, что он купил для меня такую открытку и надеется, что она мне понравится. Сегодня, думая об этой открытке, я понимаю, что она была ужасна. Но в то время, как мне представляется, мне очень понравились блестящие хлопья снега из бористой соды, красные звездочки, наклеенные за прозрачной синей бумагой, изображавшей небо, и укрепленные на картонной подставке сани, которые словно бы неслись над открыткой. Я поблагодарила папу, обняла его, и мы расстались. Потом была революция, и больше мы никогда не виделись.

Моя фрейлейнпривезла меня в гостиницу, где находились мама и отчим. Они одевались, собираясь на ужин к друзьям. Мама была в белом платье и в роскошном бриллиантовом колье. Генрих надел фрак. Они спросили меня, было ли мне весело. Я с вызовом ответила, что замечательно провела день, и описала фейерверк, не обмолвившись ни словом о пожаре. Потом, разумеется, желая доказать, какой прекрасный у меня папа, я показала им свою открытку.

Мама взяла ее и сразу же расхохоталась.

— Боже мой! — сказала она. — Бедный Петр не изменился… Вот ведь экспонат для музея ужасов!

Смотревший на меня Генрих наклонился к ней с сердитым выражением на лице.

— Послушай, — сказал он тихо, — послушай… Не при ребенке…

Он взял у мамы из рук открытку, с улыбкой посмотрел на блестящие снежинки, подвигал сани на шарнире и сказал:

— Никогда еще не видел такую красивую открытку; ее надо беречь.

Мне было семь лет, но я знала, что он лжет, что он, как и мама, считает эту открытку ужасной, что оба они правы и что Генрих из жалости хотел защитить моего бедного папу.

Я порвала открытку и с этого дня возненавидела отчима.

Пелерина

— Доводилось ли вам встречаться с очаровательным австрийским поэтом Ризенталем? — спросил он.

— Я общался с ним всего лишь однажды. Припоминаю, что в тот вечер он говорил о России — в его суждениях удивительно сочетались простота и загадочность… А рассказы были окутаны какой-то сказочной дымкой, отчего описываемые им персонажи теряли конкретные очертания и превращались в поистине исполинские фигуры… Даже говорил он необычно, понизив голос… Удивительное дело, я видел его один раз и уже успел привязаться к нему больше, чем к иным своим друзьям, которых знал не один десяток лет… Вскоре после этой краткой встречи, я узнал о его смерти, с грустью, но без удивления, поскольку поэт мало походил на человека, пышущего здоровьем… С тех пор, путешествуя по разным странам — Франции, Германии, Италии, — я повсюду встречал друзей Ризенталя… Это были совершенно разные люди, и все они признавались, что поэт сильно повлиял на их жизнь, развив их природные способности и художественный вкус.

— То, что вы говорите, очень интересно, — ответил он, — ведь я был хорошим другом Ризенталя. Как и вы, я видел его один раз в течение часа, и уже не смог забыть. Три года назад, будучи проездом в наших краях, он, вспомнив обо мне, написал письмо, и я предложил ему остановиться на денек в моем доме. Была ранняя осень, и было уже довольно прохладно. Мой дом во Вьенервальде стоит у подножия высоких гор. Ризенталь, человек хрупкого сложения и весьма чувствительный к холоду, очень жалел, что не захватил с собой теплой одежды. «Не могли бы вы, — спросил он с улыбкой, — одолжить мне свое пальто?» Вы видите, я гораздо выше и крупнее нашего друга. Я принес ему коричневую пелерину, которую обычно надеваю зимой на охоту. Ризенталь, чтобы позабавить нас обоих, продемонстрировал, как может дважды обернуть себя пелериной, и так, закутавшись, долгие часы гулял со мной среди деревьев.