Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)

Действительно, распределившись в НИИ, я, в общем, был доволен - обидно было не видеть ничего, кроме кафедры, и все же сердце щемило, я отдавал тему, которой занимался уже три года, в чужие, пусть в Женины, но все же в другие руки. Утешением было то, что, общаясь с Женей, я все-таки буду в курсе, и что у Жени хорошая хватка - чувствуя, что это действительно ему надо, он будет как следует работать. Сейчас я понимаю, я уговаривал себя, потому что беспокоился, сомневался, вспоминая, как, запустив в схеме пустяковый усилитель, Женя радовался: "Ай да я! Сидишь ты тут, Петька, три года, а я вот пришел и запустил!" Мало-мальски разобравшись, он спешил верить в то, что ему уже ведомо абсолютно все. И когда случилось то, чего я опасался - мы работали вместе последние дни перед дипломом, и в статистике вдруг начал появляться незапланированный выброс - это ставило под сомнение и предыдущие результаты и, вообще, диплом, и Женя сказал: "Нет этого выброса, нет, ясно? Кто будет проверять?", тогда мне стало по-настоящему нехорошо, я сказал: "Есть выброс, Женя, есть!", а он твердо повторил: "У меня нет!", собрал бумаги, ушел и больше не появлялся до защиты. Я разбирался, в схеме оказался незначительный сбой, пришлось кое-что переделать, в дипломе у меня было так, у Жени - иначе; никто, действительно, не проверял, но нехорошо мне было не от свалившейся вдруг нервотрепки, нехорошо мне было оттого, что понял, что, действительно, делаю в жизни что-то неправильно. Когда в последний раз я выключил свою установку, это было похоже на то, как мы отдавали в первый раз в ясли Соню, она плакала, а мы бежали, как воры, но там можно было себя уговаривать, что иначе нельзя и, в конце концов, она привыкнет. Здесь уговаривать себя больше было нечем: в Женины, теперь уже определенно ненадежные руки, переходило мое детище, должно было пострадать дело, которое не пострадало бы, занимайся им я. И я переживал тогда очень долго. Я начал понимать, что все эти "кто чего и почему сказал" тоже очень важны, что, не понимая в них, и ставя в вершину всего радиотехнику, я загубил именно радиотехнику. Я мучился оттого, что почувствовал, что есть вещи, в которых я так, наверное, ничего никогда не пойму, я взялся читать "Войну и мир", но не дочитал и до середины, потому что родился Петька, а в НИИ, где я начал работать, тематика оказалась, действительно, интереснее и шире. Женя же совершенно скрылся с нашего горизонта.

А через двенадцать лет, когда Сонька и Петька выросли в больших человечков, когда я сделался начальником отдела, когда от этих моих сомнений не осталось даже осадка, когда все забылось настолько, что имя Жени опять подкралось ко мне и, вспоминая былое, я стал подумывать, что интересно было бы его повидать, узнать, как он и что, тогда-то вся эта история сделала еще один круг.

На этот раз все началось с твердо сжатых губ Оли и с появившегося из-за двери такого знакомого, постаревшего лица - серебристые волосы на висках стали седыми. Все началось с его рассказа - он был откровенен до беспощадности. Диссертацию прокатили на черных шарах, и поделом - не хватило усердия да и ума дотянуть до уровня. Папа-Беликов - на него сильно рассчитывал - оказался правильный старик: твердо заявил - все должно быть честно. Плюнул на все, на кафедре без денег сидеть не собирался, если уж не диссертация, то что-нибудь из ряда вон, знакомые из комитета устроили на научное судно. Проболтался три года в море, пока не засекли с валютой на таможне - надо было платить за строительный кооператив - шуму особенного не поднимали, но списали. Потом работал в такси и в авторемонте, деньги были тоже не те, огляделся - ни статуса, ни жены - Таню Беликовы сманили, ни путевой работы. Подумал: вот, просуетился, все старался скорее и больше, а надо было потихоньку, как муравей - само бы пришло. Сквозь сарказм в его речах прорывалась боль. Слушая его, я думал о том, что хорошее, что я всегда пытался сделать для него и старался думать о нем, не должно пропасть зря даже и по законам сохранения: его, наверное, просто не накопилось еще, сколько надо, а когда накопится, тогда и произойдет качественный скачок. И я устроил его к себе в отдел, ходил с его трудовой книжкой и давал гарантии, оправдываясь, говорил Оле, что он начал хорошо работать, и видел лишь яростную обозленность в ее глазах.

И опять Оля оказалась права - став председателем профбюро, он сильно поддержал оппозицию несогласных с распределением премиального фонда. Я распределял эти приличные деньги всегда почти между одними и теми же, теми, кто действительно хорошо работал: при нашей уравниловке это единственный способ поощрить ребят, на которых все держится.