Для особого случая

Когда она убегала, мать была в хлеву, давала корм поросёнку и курам. Скоро она вернётся и увидит, что дочери нет.

Но ещё есть минуты и часы, пока каждый из них живёт в неведении. И есть солнце. И есть весна. И есть дом. И где-то там, за поворотом стальных рельсов, может быть, есть счастье.

Темная ночь

Из-за непогоды, разгулявшейся накануне, праздничный митинг получился скомканным. Съёжившись под злым напористым ветром, школьники жались друг к другу, как воробьи на ветке, и прикрывали покрасневшими от холода пальцами квёлые букетики тюльпанов. Два десятка взрослых терпеливо ожидали окончания мероприятия и вполуха слушали речь главы сельского поселения. И только малочисленная шеренга ветеранов и тружеников тыла стояла под высокой бетонной стелой гордо и торжественно. Непогода горстями швыряла им в лица колкую порошу, силилась сорвать платки и шляпы, теребила седые пряди, распахивала пальто и куртки. Но они стояли твёрдо, не дрогнув ни единым мускулом, словно снова на рубеже, снова под пулями. Только предательски слезились глаза. От сильного ли ветра, от воспоминаний ли, взявших за горло… Кто разберёт?

– В нашем селе осталось двое ветеранов Великой Отечественной, участников боевых действий. Дмитрий Николаевич Семёнов и Матвей Васильевич Коровин. Обоим за восемьдесят, но посмотрите, какие это крепкие старики!

Глава тепло взглянул на ветеранов и улыбнулся в густые чёрные усы. Смущённые всеобщим вниманием, мужчины вытянулись во фрунт. Один высокий, сухой, в смешных круглых очках, пустой правый рукав пальто аккуратно засунут в карман. Второй – ссутуленный, корявый, опирался на палочку, но смотрел на окружающих остро, задиристо.

– Шестьдесят два года прошло, как окончилась война, – продолжал глава. – Наверное, она уже давно не снится вам?.. И давно нет той страны, за которую вы воевали. Всё другое кругом. Но День Победы… этот день навсегда останется для вас особенным. И для наших тружениц тыла тоже. Все силы отдавали они для фронта, для победы, ещё девчонками надрывались на лесозаготовках и в колхозных полях. Да, это праздник со слезами на глазах. Но это великий праздник. Это ваш День Победы. Мы поздравляем вас! Мы гордимся вами!

Глава поселения умолк. Заиграла музыка. Словно по команде, нарядные девчонки и мальчишки бросились вручать старикам цветы. Взрослые возложили к подножию стелы венок, все сфотографировались, и на этом торжественная часть закончилась. Вереница продрогших людей, осторожно спускаясь с пригорка, потянулась к своим домам, а ветераны и руководство направились к зданию клуба, где для них уже были накрыты столы.

Матвей Васильевич осторожно выдвинул левой рукой стул и неторопливо сел за стол. В зале громко играла музыка, густо пахло закусками и салатами, звенела посуда, суетились женщины, раскладывая по тарелкам горячую картошку.

Ритмично пристукивая по полу палочкой, к столу подошёл Семёнов и сел на угол напротив Матвея Васильевича, вытянув в проход несгибающуюся ногу. Из-за этой ноги он всегда садился с краю. Последствия тяжёлого ранения, полгода по госпиталям, но ведь сохранили, не ампутировали. Своя нога, не деревянная, хоть и прямая, как ствол.

– Ну что, Василич, выпьем фронтовые сто грамм? – спросил Семёнов надтреснутым стариковским голосом. – Или снова будешь фасон держать?

Матвей Васильевич судорожно сглотнул и крепко сжал в руке вилку.

– Я с тобой не пил и пить не собираюсь, – спокойно ответил он и ласково взглянул на моложавую соседку. – Я вот с Марией Сергеевной выпью!

– Кхе-кхе-кхе! – то ли засмеялся, то ли закашлялся Семёнов. – Эх, Василич, как есть ты упёртый, таким и помрёшь.

Глава поселения звонко постучал ножом по бутылке и вознёсся над столом, чтобы сказать тост. Застолье сперва затихло, прислушалось, затем аккуратно выпило, скромно закусило, а после второй-третьей отогрелось, зашевелилось, заговорило. Пошли в ход и песни, и слёзы, и объятия, и воспоминания, и фронтовые байки.

Колченогий Семёнов даже танцевал с дамами, отставив свой костыль, хорохорился, а потом, бледный, сидел на лавочке, долго и трудно отдыхиваясь. Но всё равно кривил беззубый рот в улыбке, выкрикивал что-то солёное…

Матвей Васильевич никогда не понимал и не терпел его. Семёнову всюду надо было сунуться, вставить своё словцо, влезть без масла. Ни годы, ни беды, ни болезни, ни утраты не изменили его. Был ли Семёнов недалёкого ума или таил за бравадой свои слабости и страхи – никому не ведомо. Матвей Васильевич уже не вдумывался в односельчанина до таких тонкостей. Между ними всё было давно решено…

* * *

Нескончаемые холодные октябрьские дожди расквасили не только дороги и окопы, не только насквозь пропитали вездесущей знобящей влагой солдатские шинели, сапоги, нательное бельё, но залили необоримой тоской саму душу.