Для радости нужны двое

С тех пор, как исчез Адам, Александра никогда не пела, ни в компании, ни когда оставалась одна. Все считали ее безголосой и смирились с этим, приняли к сведению.

В паузе между песнями Батя сказал, что за всю войну это самая бескровная, самая удачная операция батальона.

- Орденов дадут! Медалей! - подхватили его слова офицеры, вроде бы в шутку, хотя все были уверены - дадут!

- А Бате Звезду Героя! - сказал какой-то подхалим из рядовых.

Как дань уважения Александре Александровне был выделен отдельный номер с балконом, с настоящей кроватью, с зеленым плюшевым диваном, с письменным столом, стулом и настольной лампой под зеленым стеклянным абажуром. Хотя электричества в городе не было, но в подвале гостиницы размещалась автономная дизельная электростанция, и ее можно было запустить при первой необходимости. Окно номера выходило на Северную бухту. Юго-западнее Севастополя еще шел вялый, затяжной бой - враг прорывался к Херсонесскому мысу, где, кстати сказать, 12 мая 1944 года с ним и было покончено.

А вечер 9 мая 1944 года выдался в Севастополе чудный, настоящий весенний вечер. Стемнело по-южному рано, луна еще не взошла, и даже недальние Мекензиевы горы терялись в ночи. Александра стояла у высокого венецианского окна, скрестив на груди руки, и смотрела в сторону Северной бухты, с которой было так много связано в жизни ее матери, отца-адмирала, погибшего в морском бою с немцами брата Евгения, сестры Марии, а теперь и в жизни ее самой - Александры Александровны Домбровской. Ей вспомнились последние минуты перед штурмом, когда немцы разводили караул. "Странно, даже вместо нашей команды "Раз-два! Левой!" они командуют "Два, три, четыре! Левой!". Какие мы неодинаковые". Потом, через много лет после войны, когда дочь Александры Александровны переедет в Германию на ПМЖ* и она станет иногда приезжать к ней в гости, то узнает, что если у нас "кыс-кыс" - "кошка, иди сюда", то у немцев "кыс-кыс" - "кошка, иди отсюда".

* ПМЖ - аббревиатура конца 80-90-х годов XX века, что означает "постоянное место жительства".

Наконец небо очистилось, и яркая луна осветила зыбким, призрачным светом и бухту, и дальние окрестности, вплоть до невысоких Мекензиевых гор. По Северной бухте все еще плавали сотни оставленных с утра гробов, плавали и вытягивались длинной цепочкой в открытое море.

"Какое безумие война, - подумала Александра Александровна, - какое сумасшествие, когда миллионы людей убивают друг друга! Ладно, мы защищаем Родину, а этим что надо?!"

Внизу, во дворе гостиницы, без устали играющий на аккордеоне начпрод завел вальс "На сопках Маньчжурии". Самые шустрые ребята подхватили трех хорошеньких санитарок и закружились с ними на пятачке, а все остальные с любовью им подпевали:

Ти-хо во-круг,

Со-пки по-кры-ты мглой,

Вдруг из-за туч

Мельк-нула лу-на,

Мо-ги-лы хра-нят по-кой…

"Боже, как хорошо! - глядя вниз, во дворик, подумала Александра. - Как будто и не было боя, и нет войны, и не было никогда в Севастополе немцев… Мамочка, ты слышишь меня?! Как хорошо! И у нас в батальоне все живы! Как хорошо!"

Потом она еще долго стояла у окна и думала о маме, о пристройке, в которой они жили, о ларе с книгами. Вспомнились ей томики Чехова, изданные "Нивой", и почему-то рассказ "Черный монах".

"Ах да, понятно почему! - подумала Александра. - Ведь главный герой рассказа приезжал в Севастополь и останавливался именно в этой гостинице - окно его номера выходило на Северную бухту. И, может быть, он жил именно в этой комнате и последнее видение черного монаха было ему здесь? Ну, конечно, он приехал в Севастополь, чтобы потом, утром следующего дня, ехать в Ялту. И поздним вечером, ближе к ночи, точь-в-точь как сейчас я, Коврин* стоял у раскрытого окна, смотрел на гладь Северной бухты, и тут он в последний раз в своей жизни и увидел черного монаха".

* Труды современных российских военных историков недвусмысленно свидетельствуют о том, что рукоприкладство в нашей армии, особенно в первые два года войны, было нормой. Верховный Главнокомандующий даже вынужден был издать по этому поводу приказ, который все-таки не до конца остудил прыть к мордобою.

Александра вышла на балкон. Гробы дрейфовали в открытое море, потихоньку их вытягивало на простор, некоторые из них, правда, тонули, наверное, все-таки были недостаточно хорошо сделаны, давали течь, один из них ушел под воду на глазах у Александры.

Окончились "Сопки Маньчжурии", и вместе с музыкой и пением прекратилось шарканье сапог вальсирующих. Александра почувствовала в тишине, как сильно болит у нее голова, - еще бы ей не болеть, после двух боев и бессонных суток. Даже перед глазами цветные круги и двоится. Александра взглянула на бухту с чернеющими гробами, и в ту же минуту черный монах, похожий на вихрь, пронесся через бухту с огромной скоростью, уменьшаясь на глазах…

Еще несколько мгновений стояла оглушительная тишина, как будто и там, во дворике, все видели черного монаха. А потом вдруг запел сильным открытым голосом Батя. Он пел редко, да метко.

Имел бы я златые горы

И реки, полные вина,

Все б отдал за ласки, взоры,