Для радости нужны двое

Опушенные с северной стороны коротким голубовато-зеленым мхом стволы деревьев надрезали такие глубокие продольные борозды, словно какой-то гигантский зверь точил о них острые когти. Невольно остановившись возле одной из лип, Александра сначала потрогала кору, а потом обняла могучий ствол, прижалась щекой к прохладной и шершавой его поверхности, от которой так нежно, так душисто пахло молодым лесом, свежестью, радостью летнего дня, что показалось — вот оно, вечное счастье, рядом, иди себе и иди по текучей от солнечных пятен рябой аллее, иди и придешь… А пахло, собственно, точно так, как и должна пахнуть липа, не зря ведь из нее вырезают ложки, делают люльки для младенцев, обшивают липовой доской стенки парных. В школе Сашенька увлекалась миром растений, и теперь она точно видела, что это не широколистные липы, распространенные на Западной Украине и в Европе, а русские, так называемые мелколистные, — значит, жил в этом имении кто-то, тесно связанный с Россией.[17]

С третьего класса горячо заинтересовалась Сашенька жизнью растений. Много раз пыталась выращивать цветы в своей «дворницкой» с маленьким окном в потолке. Но, к ее глубокому сожалению, цветы часто болели, блекли и погибали. Сколько азалий, фуксий, цикламенов, комнатных фиалок оплакала Сашенька! Даже герань становилась белесой, скукоживалась и не росла. Как она ни уговаривала свои цветочки: "Растите, миленькие, растите, любименькие", — ничего не помогало! Однажды Сашенька притащила с помойки выброшенный кем-то фикус, листья на нем были толстые, темно-зеленые и как лакированные, фикус достался ей в отличном состоянии. А дома зачах, листья опадали день ото дня, сохли, скручивались. Мама всегда говорила, что слишком "тёмно у хати", но Сашенька долго упорствовала и перестала пытаться разводить цветы только после поступления в медицинское училище. Хотя и тогда надеялась, что рано или поздно будет у нее свой домик с палисадничком и вот там-то она утешится.

Мягкий аромат липовой аллеи и тишина наводили на мысли о скором мире, о встрече с мамой, с Адамом, которого она непременно отыщет… В сознании Александры еще раз промелькнули обитые оцинковкой, распахнутые настежь двухстворчатые двери немецкого морга, припомнился густой, сладковатый запах тлена, и снова ее поразило острое чувство того, что Адам жив…

"Какие молодцы немцы, что забрали всех своих, — подумала Александра, вспоминая пустой морг, — даже мертвых, не то что живых — всех!"

Нет, оказывается, не всех…

Из глубины парка, совсем недалеко от аллеи, послышались, хотя и негромкие, но отчетливые голоса.

— Фриц поганый!

— Ja, ja, ich bin Fritz!

— Че мы его тащим? Давай лопатой по башке и чуть прикопаем!

— Не-е, надо сдать честь честью.

— Иди, если трухаешь, а я его сам. Отстегну лопатку — и амба!

— Не-е, товарищ ефрейтор, надо до начальства.

— Я сам себе начальник!

Пока Александра слышала лишь голоса. Голос того, кто хотел прибить немца, был басовитый, истеричный, а того, кто пытался образумить, — тонкий, почти писклявый. Создавалось впечатление, что спорят подросток и взрослый верзила.

— Иди! Я их, гадов фрицев, терпеть ненавижу. Война кончается, а еще ни одного не пришил. Счас…

— Ja, ja, ich bin Fritz! Woher wissen sie das? (Да, да, я Фритц! Откуда вы знаете?)

— Бросай его, гада! Бросай, кому сказал!

Стремительно выходя из аллеи, Александра услышала, как упало тело, и тут же ей открылась вся картина.

Замотанный в грязные бинты немец лежал недвижно, как кукла, а рядом стояли два госпитальных санитара — один громадный, толстый, а второй щуплый, маленький. Большой, с одутловатым, хотя еще и совсем молодым лицом, в пилотке, съехавшей с русых вихров на ухо, обалдело открыв рот, смотрел на Александру как на явление природы. Маленький был значительно старше, и явившаяся вдруг Александра, казалось, совсем не произвела на него никакого впечатления и не изменила его намерений: он продолжил деловито отстегивать от ремня острую саперную лопатку, хотя пальцы его и дрожали.

— Отставить! — звонко крикнула Александра, одним движением вынимая из мягкой кобуры грищуковский вальтер и автоматически снимая его с предохранителя.

— Тю, ты бачь, яка цаца! — вдруг переходя на украинский, басом произнес маленький чернявый санитар, и его возбужденно блестящие глаза смерили Александру с головы до ног презрительным взглядом. Он все-таки занес саперную лопатку над немцем.

В ту же секунду Александра выстрелила над головами санитаров и, сбитая пулей, ветка упала с куста орешника на землю, рядом с недвижным телом.

Большой глупо улыбнулся, а маленький так и замер с лопаткой над головой.

— Следующую пулю я пущу тебе в лоб! — дружелюбно проговорила Александра, подходя к месту действия.

Тут оба санитара разглядели, что перед ними офицер, и это окончательно их смутило. Маленький пристегнул пляшущими пальцами лопатку к своему ремню, а большой присел на корточки перед телом и стал его поднимать.

— Немчик, товарищ лейтенант, — пискляво сказал большой, — ранетый весь.