Для родины любимой!

Когда же мы поднялись на гребень плотины и внизу, под нами, огни стройки засверкали так густо, будто это были обильные осенние звезды, отраженные в черной воде, наш юный проводник стал просто поэтом. По каким-то одному ему видимым признакам угадывая сооружения в россыпи огней, он говорил о них так, будто отчетливо видел перед собой и неоглядное море, созданное руками человека, и огни маяков на концах волнорезов, и аванпорт, принимающий суда пяти морей, и убежища кораблей от бури, и сами корабли, поднимавшиеся и опускавшиеся по воле человека. Должно быть, его маленькое увлекающееся сердце так было захвачено всем этим, что он действительно видел во тьме, прикрывавшей сухую изрытую степь, все эти сооружения, известные тогда только по чертежам и эскизным проектам. Когда же он обо всем этом говорил, показывая то туда, то сюда тоненьким, мальчишеским, перепачканным чернилами пальцем, на его лице, испещренном веснушками, была такая радостная вера, что им можно было залюбоваться.

Помня свое обещание, мы не стали расспрашивать нашего провожатого ни о чем, лично его касающемся, хотя маленький энтузиаст все больше и больше интересовал нас. Простившись, мы искренне поблагодарили его за содержательную беседу, за помощь и с нетерпением двинулись в кабинет начальника, окна которого все еще были освещены.

— Ну как? — спросил он, поднимая от бумаг глаза.

— Замечательно!

— Я не об этом. Это само собой… А как наш практикант: пояснил, показал?

— Ради бога, объясните, где вы откопали такого чудесного парнишку?

В глазах строителя опять засверкали ласковые лукавинки, и по этим лукавинкам стало ясно, что человек этот, на которого партия возложила ответственность за одну из крупнейших строек нашего времени, знает, ценит и любит людей.

— А хорош, правда? Ему сейчас пятнадцатый год. В его возрасте мы еще за вареньем в шкаф к матери лазили. А он — живая энциклопедия стройки. Все знает, всем интересуется.

— А почему его зовут «практикантом»?

Строитель некоторое время перебирал бумаги, потом отодвинул их, как бы решив, что трудовой день, затянувшийся чуть ли не до рассвета, закончен, и не торопясь, со вкусом рассказал историю Константина Ермоленко, которого все на стройке, даже официальные люди, зовут практикантом.

История эта неожиданно оказалась совсем не замечательной, даже будничной. Много людей со всех концов страны устремляется сейчас на стройки коммунизма. Одних влечет благородное желание положить свой кирпич в исторические сооружения; других увлекает романтический пафос созидания; третьи считают, что на этих стройках они получат возможность лучше проявить свои способности; четвертых влекут новые, невиданные профессии, гигантская техника; пятых — и такие есть — тянет к длинному рублю. Отделы кадров ежедневно, отвечают на целые груды письменных предложений. Десятки специальных людей принимают заявления, оформляют на работу тех, кто приезжает. Одним из таких прибыл прямо на место окончивший шестой класс Константин Ермоленко, сын солдата, погибшего в боях за Ростов. Он решил строить Волго-Дон и в первый же день каникул, захватив табель с отличными отметками, сел на пароход. Нужно честно сказать: он сел без билета и был с позором ссажен на ближайшей пристани. Но дорожные неприятности не охладили его пыла. Двигаясь где пешком, где на попутных грузовиках, он добрался до стройки и отыскал контору отдела кадров.

Ему отказали, резонно заявив, что он мал. Мальчик пробился к начальнику отдела кадров, показал ему табель с отличными отметками и передовую комсомольской газеты, призывавшую молодежь идти на стройки. Даже передовая, смутившая юное сердце, не произвела впечатления на начальника кадров. Он был неумолим. Но и новый отказ не укротил мальчика. Он проник в управление, к кабинету самого начальника стройки.