Длинная тень греха

Хальченков быстро взял из рук Николая Ивановича большой альбомный лист. Взглянул на него. Ухмыльнулся довольно, из чего Олеся сделала вывод об оправданных его предположениях. Потом пустил альбомный лист по кругу. Сначала Писареву, потом его помощнику, следом Дэну. Ну, и напо-следок, конечно же, лист достался Олесе. И если все предыдущие зрители глядели на портрет совершенно бесстрастно, поскольку никто не был знаком с человеком, запечатленным Дуговым. То Олеся удивленного восклицания, конечно же, не сдержала.

— Но как же так?! Господи, ты, боже мой!!! Этого просто не может быть!!! — пробормотала она потрясенно.

— Так случается, Олеся, — качнул головой Хальченков, моментально сделавшись серьезным, будто и не балагурил несколько минут назад, тут же повернулся к художнику и, будто прицеливаясь, прищурился в его сторону. — Так что, гражданин Дугов, готовы сотрудничать со следствием?

— А что я, по-вашему, только что делал? — проворчал тот, не поднимаясь с кресла и глядя с тоской на языки пламени, лениво ползающие по поленьям.

— Отлично! Ну что же, господа! — это Хальченков уже обратился к Писареву и его помощнику. — Думаю, что ваше любопытство так же удовлетворено, и… вы, собственно, можете быть свободны. Недоразумение разрешилось и… спокойной вам ночи!

Повторного прощания не случилось. Пробубнив с недовольной гримасой себе поднос что-то типа: «каков нахал», Писарев и Володя из дома убрались.

Дэн тут же заметно расслабился, подошел к Олесе и заботливо поинтересовался:

— Как ты, Данила? Где ты этих гавриков подцепила?

— Это не я их… — она вздохнула, вдруг почувствовав, что еле держится на ногах. — Это они меня подцепили, Денис. Потом… А ты где с Хальченковым пересекся?

— Потом, — проговорил он одними губами, потому что Виктор Георгиевич вдруг стал проявлять явные признаки беспокойства на предмет их интимной беседы. Тут же повернулся к нему и спросил: — Что будем делать, шеф?

— Что будем делать, что будем делать? Прямо даже и не знаю, с чего начинать. Как бы не пришлось ждать до понедельника, — озадачился Хальченков, причем всерьез озадачился, без подвохов и всяких разных своих штучек. — Выходной же завтра… Где кого искать? Санкцию получать надо опять же… Придется нам… Придется нам, коллега, за этим гражданином пока понаблюдать. Что-то подсказывает мне, не без намеков Олеси Данилец, конечно же… Тут я спорить не стану… Так вот что-то подсказывает мне, что не бытовая это драма! Вернее, не совсем бытовая…

Денис, вдохновленный тем, что Хальченков дважды назвал его коллегой, спросил с важным видом:

— Есть какие-нибудь соображения на этот счет?

— Есть кое-какие, — туманно пояснил Хальченков, тут же обернулся к Дугову и с елейной улыбочкой попросил: — Вы уж, Николай Иванович, не откажите в чести засвидетельствовать нам свое почтение, явившись по повестке, а!

— Почему сразу по повестке?! Я и так… Я добровольно прибуду, только скажите, в какой день и в котором часу! — пробормотал Дугов, перепугавшись не на шутку.

— Ладно, разберемся. Едем, ребята, домой. Завтра у нас с вами будет трудный день…

Глава 21

— Я не думаю, что он откажется от своих намерений из-за того, что ее просто-напросто не стало, — возразил пылкой речи Дениса Хальченков.

Они второй час дежурили возле дома подозреваемого, ожидая от него каких-нибудь неадекватных действий. Ну мог бы в награду за их терпеливое ожидание и поехать куда-нибудь.

Не ехал! Вышел воскресным утром сначала выгулять собаку, потом выгулять ребенка. Потом проводил тещу до троллейбусной остановки, сходил в магазин за продуктами. И все…

— Ничего криминального! — разочарованно тянул Дэн, пристроившись на заднем сиденье с CD-плеером. — Может, вы и ошибаетесь!

— В чем? — лениво цедил Хальченков, успевший изглодать к этому часу половину упаковки зубочисток, так он всегда успокаивался, сидя в засаде.

— В том, что убийство произошло не из-за любовной ссоры. Ну, я считаю, что он убил свою любовницу только из ревности, — продолжал канючить Дэн.

Сидеть в засаде, ничего не делая, и таращиться на металлический прямоугольник подъездной двери оказалось отвратительно нудным занятием. Никогда бы он не подумал, что ничегонеделание может быть таким тошнотворным. От бесполезного сидения у него болело все: зад, спина, ноги, шея, руки. А конца и краю этому не предвиделось.

Нет…

Он так не договаривался. Он так не хотел. Ему хотелось куда-то ехать, идти, бежать. Что-то делать, что-то предпринимать, говорить, спрашивать. Но сидеть вот так без дела в остывающей то и дело машине…

— Не могу больше! — завопил Дэн, когда их подозреваемый, в очередной раз выйдя из дома, ограничился тем, что выбросил пару пакетов в мусорный контейнер, и снова вернулся домой. — Это все хрень собачья!

— А что не хрень? — поинтересовался Хальченков по-прежнему невозмутимо. — Что бы ты сейчас стал делать?

— Я? — Дэн заметно оживился, выключил плеер и, просунув голову между двух передних сидений, зашептал в самое ухо Хальченкова, будто их кто-то мог сейчас услышать. — Я бы его начал провоцировать.