Длинная тень

– С тобой что-то случилось. Ты стал другим. У тебя есть женщина, так?

Ральф промолчал, но лицо его опечалилось. Аннунсиата продолжала:

– Похоже, я не ошиблась. Ты нашел кого-то, кто согревает твою постель. Вот откуда это внезапное благородство. Ты хочешь, чтобы я вернулась, поскольку я твоя собственность. И получить мое благословение на твои амуры.

– Дети удивляются, почему ты не возвращаешься домой, – спокойно сказал он. – И кроме того, твоего внимания требует Шоуз.

Шоуз... Внезапно тоска по дому сжала горло, и Аннунсиата шепотом спросила:

– Они доделали мою голубятню?

– Да, – ответил Ральф, – и лестницу. Ты хотела перестроить старый дом, помнишь? Возвращайся хотя бы для этого, если больше незачем.

Аннунсиата отвернулась, невыносимая грусть переполняла ее сердце.

– Нет, я не буду перестраивать Шоуз. Все это уже в прошлом. Но я вернусь летом.

Она взглянула на мужа, чтобы уловить триумф в его глазах, но Ральф оставался безучастным и даже печальным.

– Я всегда хотела этого. И никогда не собиралась покидать дом. Ведь это и мой дом тоже. Я всегда проводила зимние сезоны в Уайтхолле и каждое лето возвращалась домой.

– Спасибо, – сказал Ральф.

– А ты? – спросила она. – Ответишь ли ты мне тем же? Будешь приезжать в Уайтхолл?

– Иногда, если захочешь.

Они посмотрели друг на друга, понимая, какая пропасть лежит между ними. Похоже, оба не знали, как ее преодолеть.

– Спасибо, – тихо сказала Аннунсиата, затем с трудом добавила: – Надеюсь, она принесет тебе счастье.

– Счастье? – откликнулся он. – Нет! Этого я не жду. Помогает немного, вот и все.

Ральф поднялся, собираясь уходить, взглянул на нее и с сомнением в голосе произнес:

– Аннунсиата, если хочешь, можешь завести любовника. Я не буду осуждать тебя.

Наступило гробовое молчание. Аннунсиата подумала, что муж не должен был говорить таких слов, тем более что он тоже знал это.

Некоторые слова вообще не стоит произносить вслух, они только портят дело. Ральф упустил момент, чтобы откинуть все в сторону, снести барьеры, обнять ее, прижать к себе и увлечь в поток своей страсти. Но это тоже было бы непростительно. Он не понимал ее гордости, напоминающей мужскую. Она должна отдаться свободно, по собственной воле. Взять ее силой было бы покушением на ее независимость, ей не вынести этого. Ральф вспомнил то, давнее мгновение, на берегу реки, когда Аннунсиата сама пришла в его объятия, доверчиво положила голову на плечо и сказала, что выйдет за него замуж. Тогда он был ей очень благодарен. Но годы шли, и с течением лет он забыл то чувство, воспринимал ее, как свою собственность, – и в этом была его ошибка. Сейчас Ральф не знал, как ее исправить. Аннунсиата может однажды вернуться к нему, а может и нет, и ничего с этим не поделаешь.

– Я пошел, – сказал он, завязывая плащ.

Необычайно красивая и соблазнительная в своей теплой, мягкой постели, жена глядела на него чужими, холодными, темными глазами. Ральф хотел сказать, что любит ее, попросить побыстрей вернуться домой, но эти глаза запрещали ему все. В конце концов он смог только выговорить:

– Пусть Бог благословит и хранит тебя! – и, пока они не увидели слез друг друга, быстро вышел.

Глава 7

Элизабет казалось, что ее жизнь прошла, как во сне. С того самого момента, как ее привезли в Морлэнд ребенком, вся прислуга, а особенно экономка Ли, внушала ей, что она не ровня юным дамам в доме и должна быть благодарной, скромной, исполнительной и трудолюбивой. Все инструкции ложились в благодатную почву – она и так причисляла себя к низшим. Ее обучали вместе с молодыми дамами, но, кроме основных знаний по чтению, письму и арифметике, она освоила немного и считала, что ее мозг отторгал ненужные знания. В то же время она отлично усваивала домоводство, поскольку в будущем это позволило бы успешно вести дела большой семьи. Таким образом, уже много лет Элизабет вела дом, но не свой, – не член семьи и не прислуга... Она не была несчастлива, но счастье было для нее чем-то вроде иностранного языка, который она никогда не учила; привязанность – вот лучшее чувство из всех, что были ей знакомы.

Но в последний год, с тех пор, как Аннунсиата потеряла интерес к ежедневным домашним делам, Элизабет немного почувствовала власть, и это отразилось па отношении слуг. Они всегда считали Элизабет более или менее ровней себе, а теперь все изменилось, ее начали звать «мадам» вместо прежнего «мисс». Дни Элизабет были заняты более обычного, она вставала в пять утра, поскольку первая служба начиналась в шесть, а летом иногда и раньше, затем следовал легкий завтрак, и она приступала к работе: обходила молочную ферму, контролировала надои молока, следила за приготовлением масла и сыра; на птичьем дворе считала яйца, наблюдала за тем, чтобы птицы получали достаточно корма, просила Клема поставить ловушки на крыс, приказывала кормить отдельно мясных уток для рождественского стола, ходила на пруды, где разводили карпов и карасей; обследовала новую голубятню Аннунсиаты, разговаривала со специалистом по голубям об увеличении количества голубиных пар, которым предстояло обживать новые гнезда.