Длинные дни в середине лета

— Дай я тебя перекрещу. Мать-то идет?

— Ей некогда.

— Вот ведь прости меня господи!

— Я вас в крестные возьму, ладно?

— Счастливо! — сказала Вера Сергеевна. — Очень я за тебя рада.

Нина вышла с Наташкой на лестницу.

— Боишься? — спросила Нина.

— А чего? Кусок не откусят.

— Вату забыли! — вспомнила Нина.

— Тащи побольше. И карандашик захвати.

Ваты Наташка запихала за пазуху столько, что Нина пришла в ужас.

— Молчи! — сказала Наташка и поглядела в зеркальце. Теперь грудь была что надо. — У, воровка! Покрась мне глаза.

Нина очень старалась, даже язык высунула.

— У, воровка! — ворчала Наташка, следя за работой в зеркальце. — Умеешь! Дальше, дальше крась!

— На меня смотри. И молчи. А то брошу, — Нина была довольна, что может покомандовать.

— У, воровка!

— Все шепчетесь? — спросила Вера Сергеевна, выглядывая. Нина сразу отскочила и карандаш бросила. — Иди, Наташ, а то упустишь жениха-то. После наговоритесь. Подожди, это что же ты с собой сделала? Сотри немедленно.

— Это не я! — сказала Нина. — Это она сама.

Наташка встала со ступенек и, не обращая внимания на эти крики, пошла вниз.

— А может, ты все врешь? — крикнула Вера Сергеевна. — Придумала все про свадьбу? Ну, конечно, придумала. Как же я, старая дура, не догадалась?

— Ну и ладно. Вам-то что? У вас вон своя невеста, за ней следите.

— Паразитка! Снимай платье.

— Сейчас!

Наташка вихрем пронеслась по лестнице, выскочила во двор, закружилась. Платье надулось и поднялось, как у какой-нибудь балерины. Во дворе было по-прежнему душно и сонно, и никто не смотрел на это представление.

...В подворотне улица гремела как ненормальная. Как гигантские жуки, гудели троллейбусы, лязгали прицепы грузовиков, визжали тормоза, и казалось, что все машины мчатся сюда, в этот двор, но в последнюю секунду сворачивают и проносятся мимо.

Наташка стояла в глубине подворотни, приглаживая растрепавшиеся волосы, и никак не решалась выйти. Народу на улице уже было много. Кончился рабочий день. Шли распаренные тетки с толстыми сумками, ребята в пестрых рубашках. Девицы стучали босоножками, как гвозди забивали.

В подворотню зашел пьяный. Он постоял, шатаясь, потом пошел вдоль стены, касаясь ее рукой. Волосы упали ему на глаза, и он ничего не видел. Наташка пятилась от его растопыренных рук. Оказавшись во дворе, парень опять постоял, словно старался что-то вспомнить, и снова пошел подворотней, держась за стену. Наташка опять отступала, пока не вышла на тротуар. Парень вышел вслед за ней и повернул обратно. Он что-то бурчал под нос, но слов разобрать было нельзя.

На улице Наташка растерялась еще больше. Она шла, не поднимая глаз, но все равно ей казалось, что вся улица смотрит на нее и каждый знает, зачем она идет, и что сейчас кто-нибудь подойдет. Этого Наташка боялась больше всего.

Впереди, у милиции, остановилась машина, из нее вышли три милиционера, два остались на тротуаре, а третий зашел в отделение.

«Это за мной!» — подумала Наташка. Она понимала, что думать так глупо, но все-таки перешла на другую сторону.

«Конечно, за мной! — думала она, стоя перед киноафишей и напряженно прислушиваясь. — Нинкина мать позвонила и сказала приметы. И теперь они ищут. Может, уже увидели!»

Она чуть не обернулась, но кто-то сказал у нее за спиной:

— Девушка, пойдемте вместе? Леонов такое вытворяет, что повеситься можно.

«Клеит! — подумала Наташка, замерев от страха. — Вот идиот, а! Сейчас меня заберут, а он клеит!»

— А я не хочу вешаться! — сказала девушка, стоявшая рядом.

«Он на меня сзади смотрел, — подумала Наташка и поправила подложенную на грудь вату. — А у нее кофточка стильная».

Она еще постояла у афиши, но никто не обращал на нее внимания. Какая-то девка читала всю афишу сверху вниз, а ее парень говорил про каждый фильм: ерунда. Подошел пенсионер, он, наклоняясь, толкнул Наташку и спросил:

— Ты смотришь или дурака валяешь?

— Сам дурак! — обиделась Наташка и отошла.

Она вспомнила о милиционерах в конце улицы, обернулась, по машины около отделения уже не было.

...На шумном и бестолковом перекрестке Садовой и Каляевской Наташка остановилась. За стеклянной стенкой ларька растрепанная продавщица нанизывала на длинную палку скатывающиеся по металлическому желобу пончики и сваливала их в противень с сахарной пудрой. Пончики были горячие, с них капало масло. Наташка стукнула в стенку, чтобы продавщица ее увидела, потом ткнула себя в грудь и выставила два пальца — дай, мол парочку, у тебя их вон сколько. Та показала на очередь. Наташка снова стукнула в стекло и выставила один палец — ну, один ты можешь дать? Продавщица даже не посмотрела. Тогда Наташка стукнула как следует, кулаком, и, когда она подняла голову, ткнула себя под глаз (несильно, конечно), сложила ладони лодочкой и помахала перед лицом. На языке немых это значит «дам в глаз, убегу, как рыбка». Но продавщица, наверное, не знала эту азбуку. Из очереди что-то кричали.