Длинные дни в середине лета

— Наташ, — еще тише сказала мать в коридоре, — Катя сейчас на кухне. Зайди — как будто руки помыть. А я опосля.

На кухне Катя, здоровенная баба лет сорока пяти, вытирала посуду.

— Здрасте! — сказала Наташка и взялась за кран.

И надо же, чтобы кран, как на грех, вдруг фыркнул, затрясся мелкой дрожью, а в трубе что-то противно заныло. Тарелка выскользнула у Кати из рук, ударилась о цементный пол и разлетелась.

— Чтоб тебя разорвало! — сказала Катя. — Вечно от тебя неприятности.

— Уже и на кухню выйти нельзя?

— А тарелку ты мне купишь?

— Я не виновата, что кран ненормальный.

— Ты очень нормальная. Все шляешься?

Назревал скандал, но мать вошла как ни в чем не бывало, сияя улыбочкой.

— Видишь, Катя, явилась моя доченька!

— Где же она пропадала? — ехидно спросила Катя.

— У подруги. Я сама разрешила, а потом забыла, потому что голова болела. Вчера так душно было.

— Видишь, что она устроила? — сказала Катя. — Кран повернуть не умеет. Загремело — я и уронила.

— Она сейчас все соберет. Правда, доченька? Все, до осколочка. А я тебе новую отдам — ту, что от сервиза.

— Уж от сервиза! Скажи, что приблудная.

— Ну и приблудная. Какая разница? Все равно красивая. Она тебе нравилась, я видела. Кать, ты не дашь пару котлеток? Наташа совсем голодная.

— Возьми в синей мисочке.

— А я кухню вымою, — сказала мать, — сейчас твоя очередь, а я вымою за тебя.

— Ладно, — сказала Катя, — ты бы за себя убирала, а уж я свою уборку как-нибудь сделаю.

Она вздохнула и пошла в комнату — тарелку ей все-таки было жалко.

— Где же ты была? — спросила мать, поставив разогревать котлеты.

— На даче.

— У кого?

— Очень смешно получилось. Я сидела на лавочке на Миусах, и вдруг подходит дяденька и говорит: «Девушка, у меня дочка на даче болеет, а я не могу поехать, у меня совещание. Может, поедете к ней поиграть?» У него машина, шофер меня отвез.

— И он платье подарил?

— Ага. Вот, говорит, может, понравится. А на даче у него клумбы, фонтаны. А в одной комнате стена золотом заткана. Он генерал, наверное.

— Позвонить ты могла?

— Я хотела вечером приехать, но девчонка прилипла — не оторвешь.

— Надо было позвонить. Знаешь, как я волновалась!

— А вот и наши дамы! — закричал Мишка, когда они вошли. — Коля, встать надо перед женщинами.

— У меня стул не вылазит.

— Нет, не уважаешь ты женщин. А зря.

Наверное, они еще выпили, пока мать с Наташкой были на кухне, — водки осталось на самом донышке, а Мишка еле на ногах стоял, и у Николая глаза осоловели.

— Тихо! — крикнул Мишка, хотя никто его не перебивал. — Я речь буду говорить. Дорогой наш цветочек, Наташка-ромашка! Вот и оборвали у тебя первый лепесток!

— Ты чего? — спросила мать. — Какой еще лепесток?

— Тихо! — сказал Николай и ударил по столу кулаком. — Пускай все говорит. Вам, мамаша, полезно послушать.

— Я знаю, про что говорю, — продолжал Мишка. — Вот и оборвали. Сколько их у тебя? Не знаю. И ты не знаешь. И никто. Ты думаешь, что их много, а потом раз-два, и ничего не осталось, прошла жизнь. А я хочу выпить за женщину с большой буквы, за жен-щи-ну! Ну что ж, мне такая не встретилась. А может, я ее сам не заметил. А теперь уже поздно. Встань, Николай. За женщину, которая бережет свои лепестки!

— Ты бы налил женщинам, — сказала мать, — а то лакаете, козлы, одни. Только слова говорить умеете.

— Виноват, Мань. Чокнемся! И ты, Наташка, давай. За вас! Большого вам женского счастья.

Выпили. Мишка о чем-то задумался. Николай таращил глаза на Наташку.

— А знаешь, — сказала Наташка матери, — на даче цветов — завались. Я сегодня нарвала букет и забыла.

— Ладно, хорошо, что хоть сама приехала.

— А? — спросил Мишка.

— Букет она забыла, — сказал Николай.

— Ты чего? — спросила мать. — Грустный какой-то, женщину с лепестками тебе подавай. А мы не годимся?

— Старый я уже, — сказал Мишка.

— Лепестков мало сорвал? — спросила Наташка.

— Может, и много, да не те.

— Вы что? — спросила мать. — Психи, что ли? Все про какие-то цветочки-лепесточки.

— Помолчи, Мань, — попросил Мишка, — не понимаешь.

— А вам бы знать не мешало, — строго сказал Николай. — Ваша ведь дочь!

— Ну и что? Что моя?

— А то: что если вы настоящая мать, то следить нужно. Не жалко вам ее, да? Какая же вы мать после этого?

— А ты меня не учи. Молодой еще.

— Все, — сказала Наташка, — теперь я скажу.

— Подожди, — Мишка потянулся к ней со стаканом, — я тебе отолью. Чокнемся!

— Я коротко скажу. Пошли отсюда оба!

— Наташ, гости ведь! Разве так делают?

— А я говорю — пошли отсюда! — Наташка подскочила к кровати, сгребла костюм и выкинула его в коридор.

— Она права, Коля, — сказал Мишка, — только поздно она спохватилась. Почему раньше меня не выгнала?

...Вечером, когда Наташка уже легла, мать присела к ней на край раскладушки.

— Знаешь, — сказала она, — утром участковый приходил.

— Чего ему?

— Спрашивал, почему не работаю. Про тебя спрашивал.

— А ты?

— Сказала, что к бабушке тебя отправила. Он поверил. А мне говорит — или оформляйся на работу, или выселим. А кем мне идти работать? Ты попроси своего генерала — пусть пенсию дадут или справку какую. Работает, мол, и не лезьте.

— Кто же тебе справку даст, если ты сто лет не работаешь?