Длинные тени

Вспоминая об этом, Френцель ухмыляется. К судьям он претензий не может иметь. Жаль, что нет уже в живых Курта Болендера. Шеф «небесной дороги» покончил с собой в тюрьме. Поторопился. Выждал бы несколько лет и тоже подал бы апелляцию. И он мог бы утверждать, что обвиняли его зря, никаких преступлений он не совершал. Неужели Болендер — эта хитрая бестия — не понимал, что при желании не так уж трудно сочинить юридические формулировки, чтобы черное стало казаться белым. Иначе как бы мог он, Френцель, оказаться на свободе, да еще рассчитывать, что на этот раз суд окончательно его оправдает.

Когда стало известно, что Курт Болендер лишил себя жизни, кое-кто из друзей истолковал этот акт чуть ли не как героический поступок. Безумие! Правда, был он убежденным нацистом, но в то же время и отъявленным трусом. Это было видно по тому, как он вел себя в Италии, когда они вместе боролись с партизанами, и особенно проявилось в последние дни Собиборовского процесса, в ожидании вынесения приговора.

Не исключено также, что кто-то помог Болендеру накинуть петлю на шею.

Шестнадцать лет тому назад Болендер свидетельствовал против него: «Никого из надзирателей лагерники так не боялись, как Френцеля. Карл Френцель был самой страшной личностью в Собиборе». Рейнч попытался было добиться, чтобы Болендер отказался от своих слов, всячески намекал ему на это различными наводящими вопросами, но тот упрямо стоял на своем, подчеркивая при этом, что Френцель был надзирателем, и не более. Признаться в том, что он был им недолгое время, Болендеру даже теперь, по прошествии стольких лет, не хотелось. Он будто забыл, что, как только Вагнер убывал в отпуск, сам он, Болендер, вынужден был выполнять приказы Френцеля.

То, что недосказал обершарфюрер Болендер, показал сперва следователю, а потом суду унтершарфюрер Франц Вольф. «Мог ли я поступать иначе, если моим шефом был Карл Френцель и он постоянно упрекал меня, что я недостаточно строго отношусь к выполнению своих обязанностей? По своему положению Френцель после Вагнера считался в лагере вторым лицом. Не повиноваться ему было опасно. Он осуществлял «лагерную юрисдикцию», и не только заключенные, но и весь персонал знали его как самого жестокого из эсэсовцев. За малейшую провинность он зверски избивал пленных. Часто сам расстреливал узников у всех на виду. Он это любил».

Тоже мне испытанный ветеран судетско-немецкой партии! Недаром Нойман считал братьев Вольф — Франца и Ганса — неполноценными немцами. На суде старший из них представился как фотограф. Да, в Хадаме и Собиборе он делал поясные снимки. Но еще тогда, когда сам он, Френцель, орудовал топором и рубанком в третьем лагере, ему довелось видеть, как Франц, не говоря ни слова, снял с плеча автомат и пристрелил капо рабочей команды, а пристрелил он его за то, что тот скрыл, что в его бригаде двое больных, которые уже не выполняют норму выработки.

Грош цена была бы всем эсэсовцам, если бы они стали выбалтывать все, что знают друг о друге. Показания бывших узников еще можно оспаривать — они ведь не могут быть объективны к тем, кто их преследовал, но когда то же говорят свои… Рядом послевоенных директив организации «ODESSA» категорически запрещалось свидетельствовать против коллег. Об этом напомнили ему даже тогда, когда он был в заключении.

Курт Болендер за свои грехи уже расплатился, а Франц Вольф живет себе спокойно в своем Эппельгейме. То, что ему уже семьдесят, значения не имеет. Запрет для всех один. Мог же он, Френцель, держать язык за зубами, почему же другие не могут?

Если говорить о зависти, то он завидует лишь своему адвокату Леонарду Рейнчу. Вот о ком можно сказать — пронырлив, хитер, как никто другой. Редко кому из адвокатов удается так запутать свидетелей и умалить, а то и вовсе свести на нет преступления своих клиентов, как ему. Он также знает, с кем из судей как себя держать. Некоторые из них намеренно дают ввести себя в заблуждение, чтобы иметь основание вынести смягчающий приговор, хотя и делают вид, что они строго принципиальны, следуют букве закона. Тут уж Леонард Рейнч знает, как пойти им навстречу. Один известный законодатель из Бонна как-то заметил: «Герр Рейнч, мне кажется, по сравнению с вами лиса выглядит овечкой».

Одно время заполучить Рейнча своим адвокатом было не так-то просто. Денег, надо полагать, ему хватало и до того, как он стал юристом. Состояние свое он, как и вся его клиентура, нажил во время войны. Службу подобрал себе по вкусу. Был эсэсовцем и служил недалеко от Дортмунда, в лагере, специально предназначенном для советских военнопленных. Надпись над входными воротами лагеря так и гласила: «Russenlager». Газовых камер и крематориев в нем не было, но для пленных выход был один — через мертвецкую. Таких рабочих лагерей в Германии было около девятисот. В них содержались иностранцы — люди разных национальностей. Советским же людям был уготовлен особый режим с одним-единственным исходом — для кого раньше, для кого позже — смерть.