Длинные тени

Печерскому хотелось, чтоб права оказалась Оля. К тому же вскоре прибыла газета «Правда» от 8 августа со статьей ее новосибирского корреспондента «Встреча с сыном», в которой новосибирский учитель физкультуры Борис Ефимович Цибульский представлен как один из активнейших участников восстания.

…Письма от Бориса приходят часто, но о Собиборе в них почти ничего не говорится. Так просто, коротенькие, ни о чем не говорящие записки. Судя по штемпелям на конвертах, он носится по разным городам. Единственный обратный адрес указывает: «Москва, Главный почтамт, до востребования». В одной из записок он сообщает, что собирается быть в Москве с 16 по 20 августа. Надо было бы туда съездить: но как его там найдешь?

На каждое его письмо Печерский отвечает тут же и всякий раз задает вопросы, которые просит уточнить.

Наконец кончились разъезды Цибульского. Пятого сентября от него поступает письмо на двенадцати страницах, в которых он описывает свои воинские подвиги. Только за первые два месяца войны он захватил в плен семнадцать гитлеровцев, за что был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды. В начале осени сорок первого года он и еще четверо его товарищей попали в плен. Колонна военнопленных, в которой их гнали, недалеко от Белой Церкви была полностью уничтожена. Он и его товарищи успели на какую-то долю секунды припасть к земле, прежде чем застрочили немецкие пулеметы, и это их спасло. Вскоре они снова попали в руки к немцам, только это уже было в Житомире. Оттуда он угодил в Майданек, Треблинку, Бельжец и в хорошо известный самому Саше лагерь Собибор. Отовсюду ему и его неразлучным друзьям удавалось бежать. Для истинно смелых людей нет безвыходного положения, и даже немецкие лагеря не так страшны, как их рисуют.

До этого письма у Печерского еще тлела надежда, что человек, с которым он переписывается, его товарищ по борьбе. Как ни противно было его хвастовство, он готов был это простить. На войне случалось такое, что и самой пылкой фантазии не придумать. Здесь же всякий след правды утерян. Да и найдется ли хоть один человек на свете, кто пережил ужасы Майданека, Треблинки, Бельжеца, Собибора, и мог бы произнести такие кощунственные слова: «немецкие лагеря не так страшны, как их рисуют…»? Печерский пришел к убеждению, что перед ним не тот Борис Цибульский, которого он знал по Минску и Собибору. Это разные люди.

В конце письма новосибирский Цибульский неоднократно напоминал Печерскому, пытаясь убедить его, что «так оно и было», будто в Собибор он попал не в сентябре, а в мае и что сразу же включился в работу подпольной группы. Ему, дескать, досадно, почему Печерский, руководитель восстания, в своих публичных выступлениях и в печати не упоминает многих оставшихся в живых собиборовцев. Он, Цибульский, ведет с ними переписку и, как только приедет в Ростов, сообщит ему их фамилии и адреса. Пока же он просит, чтобы Сашко как можно скорее выслал ему свое фото и появившиеся за последнее время в печати материалы о Собиборе. Из Новосибирска он собирается переехать в Харьков или Ленинград. Фотография же ему нужна для того, чтобы не только рассказать о герое, который спас от верной гибели его и еще сотни людей, но и показать, как он выглядит. Почему-то больше всех он запомнил капо Бжецкого. Того, одноглазого. Второй глаз ему еще до войны выбили. Ему хотелось бы знать, как сложилась дальнейшая судьба Бжецкого.

На другой день, после того как прибыло письмо, шестого сентября, Цибульский снова вызвал Печерского к телефону. Плата за переговоры его нисколько не смущала. Несколько минут подряд он размеренным тоном человека, питающего вкус к обстоятельным беседам, говорил о встрече со своим сыном, потом сказал, что в 1962 году он приезжал в Ростов в качестве арбитра двух знаменитых футбольных команд — «Спартак» и ЦСКА.

Было ясно, что о Собиборе он говорить не станет. Печерский прервал его:

— Борис, напомни мне, когда мы с тобой впервые встретились.

В ответ он услышал:

— Ну, здрасте! Не помню. Я ведь был во многих лагерях. Всего не упомнить.

Печерский почувствовал, как запершило у него в горле, и закашлялся. Дальнейший диалог выглядел так:

— Ты мне пишешь, что в Собиборе работал во втором лагере, а ночевал ты в каком лагере?

— Что значит — в каком? Во втором. Неужели, Саша, ты забыл, в каких бараках мы ночевали?

— Нет, Борис, я не забыл, но, как мне помнится, никто из узников во втором лагере не жил. Теперь скажи мне, кто входил в вашу подпольную группу?

— Кто? — Голос у него вдруг осекся, он как будто проглотил застрявший в горле комок. После этого он продолжил, перемежая разговор междометиями: — Э-э-э, значит, сперва нас было пятеро. Потом мы тебя привлекли…

— В каких городах Советского Союза живут собиборовцы, которых я не упоминаю?

На другом конце провода стали мямлить что-то невразумительное.

— У тебя имеются газеты и журналы за 1945 год, в которых описываются события в Собиборе?

— Да, имеются.

Печерский больше не в силах скрыть свое возмущение. Ведь это же придумать надо. Чудовищно!