Длинные тени грехов

— Зачем иноземных? — обиделся Аким, встряхнув лотком, — Товар наш, российский. Да ты, тётушка сама проверь.

— Крыса амбарная тебе тётушка! — огрызнулась блаженная, косясь глазом на разложенные в коробе вещички, — Бесовская это забава.

— Это как посмотреть, — прищурился коробейник, — порой на первый взгляд одно видишь, а на самом деле всё совсем не так… Слышал я, что нечистая сила вам житья не даёт?

— Так не то, чтобы не даёт, а вот девка наша совсем извелась, чего только не пробовали! — вмешалась Глафира, — Да и совестно сказать, что чёрт с ней творит.

— У нечистой силы на любого свой подход имеется, — ответил Аким, и лицо его посерьёзнело, — слабость каждого её ведома, через неё и в душу проникает, искушает всячески и желаемым будто бы одаривает. Помнится, и мальчонка во дворце помер недавно смертью лихой…

Перпетуя взирала на молодца уже благосклоннее, с интересом слушали те, кто постарше, а молодёжь разбежалась — ей беседы эти скучными казались, и дома надоели поучения и нытьё блаженной.

— А я что сказывала? — приживалка даже как-то выше стала ростом, — И Васятку демоны утащили!

— Не знаю, что и думать, — вздохнула Анна, — Просто голова кругом! Всякое в голову приходит, — в доказательство она провела по платку руками. Рядом заиграли инструменты чудные, раздался смех, и толпа, распевая весёлую песенку, переместилась на соседнюю аллею.

— Ах, времена тяжкие! — заскулила Перпетуя, — Ох, окаянные! Близится день страшный, последний день земной! Ты, Анютка, всё ведь понимаешь, сколько уж мы с тобой перетолковали-то. Сама что говорила-то? Давеча, пока снадобьями занимались? И о том, каково обошлись с царицей нашей истинной, и с наследником…

— Пожалуй, — согласился торговец, — праведники страдают, а злодеи наслаждаются победой. Только это всё ненадолго… Как во времена страданий земных Отца нашего Небесного. — он повернулся к Анне, — Надобно на всё смотреть открытыми глазами, милая. Ты же не дитя малое, уж должна бы знать, сколько вокруг зла!

— И я знаю, без тебя, — сжала губы кастелянша, — да не только бесы зло творят, а люди обыкновенные, из плоти и крови. А потом переиначивают с ног на голову — называют это добром. Нечистая сила честнее себя показывает! — Анна резко передёрнула плечами и пошла в дальний угол сада, где было потише.

— Сердитая! — грустно хмыкнул Аким, потихоньку любуясь плавной походкой удаляющейся женщины.

Степан хотел пойти за ней, но тут к нему подбежала Катюша:

— Папенька, купи мне серёжки, пожалуйста! И помады — чуть-чуть, а то, право слово, меня уж горничная её сиятельства засмеяла. Говорит, что я совсем простушка!

— И пусть себе говорит! Не слушай этих сорок беспутных…  — Крайнов посмотрел в затуманившиеся глаза дочери и сдался:

— Ладно, ладно, куплю тебе, показывай, что хочешь-то?

Аким повеселел и принялся болтать с покупательницей, прикладывая к платку разные серьги, давая советы и восхваляя её необыкновенную красоту. Катюша смеялась и всё смелее отвечала на рассыпанные бисером комплементы торговца.

— Почему всегда все так заботятся о Фросе, всякие средства для неё изыскивают, подарки дарят! А меня гонят из людской, ничего мне не рассказывают, — жаловалась Катенька внимательному торговцу.

— А это потому, что такой ослепительной барышне не надо никаких средств да украшений — ты и так любого с ума сведёшь! Да и заботятся о тебе исправно и батюшка и Анна Николаевна, к которой ты приставлена…

— О, они и правда ко мне добры, но Анна Николаевна всегда сердечно относилась и к Васятке, да и к Фросе — я знаю, сама видела… Это она только с виду к ней сурова. А тётеньку Перпетую и вовсе за родню почитает, та вот взялась учить её снадобья готовить. А меня прочь прогнала — не допускает. А мне хотелось бы аптеку открыть, приданого хватит, чтобы дело своё завести… Ах, вот эти серёжки больно хороши!

— Нет, девица, это ты для них слишком хороша! — балагурил Аким.

Харитон, заметив любезничающего с невестой коробейника, вырвался из толпы молодецкой и подбежал к группке, плотным кольцом окружившей Акима. Тулуп лакея распахнулся, шапку он заткнул в рукав, щеки парня горели огнём.

— А ну-ка, мил человек, руки прочь от чужого добра! — оттолкнул коробейника и встал между ним и девушкой.

Аким покраснел и в ответ пихнул княжеского лакея в грудь, да так, что тот покачнулся.

— Ах ты, гад ползучий! — завопил Харитон и скинул тулуп вовсе, закатывая рукава праздничной рубахи.

Аким, в свою очередь, передал лоток Глафире — не заметно было, чтобы испугался он противника. Вокруг сразу же собрались зрители, радуясь ещё одной потехе, но на то стража в садах прогуливалась, ибо вспыхивали тут и там ссоры, как пожар в сухостое. Понятно, развели добрых молодцев, отвесив обоим тумаков, чтобы знали своё место.

— Попомнишь у меня, — злобно прошипел Харитон коробейнику после того, как прошли они обряд причащения у суровых гвардейцев, — ноги твоей боле не будет во дворце! Ужо Ван Келлер тебе покажет!