Длинные тени грехов

Первое утро Великого Поста не терпит суеты и праздности, должно его встречать со смирением и пониманием того значения, что несут с собой предстоящие недели. Да и события вчерашние во многом способствовали тому, что челядь меншиковская тихонько по дворцу сновала, а если и болтали о страшных вещах, так только шепотом и мимоходом, пока не видит строгий мажордом или ещё кто из высшей прислуги.

Когда один из стражников Степану доложил, что в людскую просится торговец Аким Зотов, Крайнов нахмурился, подивился про себя наглости молодца, но, вспомнив указания Александра Даниловича, самолично пошёл к воротам, чтобы отвести супостата внутрь.

— Что надо, друг сердечный? — строго спросил он коробейника, — али не знаешь, что праздники закончились, время сейчас не для посещений да застолий?

— Понимаю, Степан Иванович, — сорвал шапку с головы бойкий молодец, — но слышал я, что вчера у вас беда приключилась, девушка померла, а тётенька ваша, та, что на монашку похожа, тяжко больна.

— Да тебе-то что за печаль? — пожал плечами бывший денщик, не желая просто так сдавать поле боя.

— Да постойте, дядя, что вы меня всё гоните? — обиделся коробейник, — Никакого зла я причинить не желаю никому из вас. И девчонку жаль, и тётку — до слёз, напомнила она мне родную мою бабку, просто мòчи нет. Ещё вчера хотел ей подарочек сделать, да не успел — завертелся. Проведи меня к Перпетуе вашей, хочу её порадовать, не зверь же вы, в самом деле!

Посопел Степан, потоптался, поёрзал плечами в накинутом старом тулупе и буркнул:

— Ладно, проходи, только не шуми, сам понимаешь…

В людской Аким вежливо со всеми поздоровался, и правда, тихо себя вёл, хотя короб у него с собой был, но товар предлагать не стал, приговорки свои не горланил и всем видом показывал, что душевно разделяет печали дома сего.

Глафира не выдержала и расплакалась, вновь переживая вчерашний ужас, Аким успокаивал её ласково, поглаживая по руке, как родную.

Степан вызвал кастеляншу и попросил её отвести торговца к Перпетуе, ему на женской половине появляться негоже.

— С чего бы вдруг? — удивилась Анна Николаевна, — И не подумаю чужого человека по дворцу водить, даром, что господа в храме. Кто он таков, этот Аким?

— Не серчайте на меня, уважаемая, за странную просьбу, — понизил голос Крайнов, — но выполняю я указания нашего князя, и вам советую то же делать. Вы знать уж должны, кажется, что ничего плохого супротив Сан Даниловича я бы не позволил себе совершить. Прошу вас сделать, что сказал. И ещё просьба к вам немалая — всё равно Перпетуя меня выгонит, так вы посмотрите там за удальцом нашим, что делать будет. Да Катерину мою тоже возьмите — при стольких-то людях, чай, ничего худого не сотворит.

— Хорошо, — кастелянша прикрыла глаза ресницами — чистый бархат, — полагаю, что вы меня не подведёте под монастырь, Степан Иванович.

— Да Господь с вами! — обиделся бывший денщик, а её, неприступную, обида и не тронула ни капельки, сердце не смягчила. Будто и всё равно ей, что думает Крайнов. Эх, а с такой красотой могла бы зажить барыней! Ведь ей только пальцем пошевелить, а Степан на подносе и сердце своё принёс бы, и добро, числом немалым.

Анна Николаевна сложила руки на груди и стала ждать, пока Аким наговорится со всеми желающими, правда, Ван Келлер быстро навёл порядок и разогнал любителей лясы поточить, когда работы невпроворот. Мажордом получил ясный указ от князя: Степану Крайнову поперёк пути не становиться и препятствий не чинить. А потому челядь так и не узнала, что думал голландец о несвоевременном появлении во дворце шустрого торговца.

Кастелянша повела Акима на женскую половину, проследив, чтобы на пути никто не попался. Всех горничных и мамок загнали в их светёлку, даже карлиц отправили на третий этаж, где им были выделены покои. Зотова заставили снять сапоги и тулуп, да Степан лично обыскал его, не доверяя на слово, что ни оружия, ни чего другого у него нет. И правда, чист был Акимка.

Шагая по великолепным покоям, коробейник не скрывал любопытства, рассматривая удивительной красы стены, печи с голландскими изразцами, а в китайском покое не удержался и присвистнул, протянув руку к шелковым обоям, разрисованным диковинными картинками.

— Ну? — строго прикрикнула на него Анна, а Катюша, замыкавшая их небольшое общество, тихонько хихикнула.

— Прощения просим, — прошептал коробейник, — никогда красоты этакой не видывал.

— Нам сюда, — сухо ответила Анна и провела его в комнату, которая предшествовала покоям Варвары Михайловны Арсеньевой — барыне в столице известной и почитаемой всеми, начиная от самого государя.

Главное, что поразило Акима всех в этих покоях — это даже не роскошь особая, а тепло невиданное. На улице стужа лютая, а здесь — лето, да лето какое-то даже не здешнее, а право слово, райское.