Длинные версты

– Навроде в Туркестане специальные платки к фуражкам пристегивали. Как раз для защиты от солнца. М-да… но у нас береты. К ним не пристегнешь… А что за панамы-то?

– Хорошие панамы. Продуманные. Сейчас объясню!

Про смену головного убора я задумался еще пару дней назад, когда обнаружил, что верхушки ушей начали потихоньку саднить. А помня еще по своему афганскому опыту, чем это чревато, решил сразу озаботиться проблемой. Это на гражданке вроде ничего страшного в подобном обгорании нет. Помазал поврежденное место, пару дней поберегся и все. В армии особо не побережешься, и когда ожог наслаивается на ожог, то и до санчасти дойти может. Вот я и стал обдумывать идею.

При этом можно было взять за образец обычную солдатскую панаму времен моей срочной службы. Но мне она тогда еще казалась слишком тяжелой. Не в смысле, что прям как каска и ее тяжело носить. Нет. Она избыточно тяжела, именно как защита от солнца. Понятно, что в армии все должно быть красиво, и простеганная вдоль и поперек панама неплохо держит форму, являясь по-армейски функциональной. Угу – и кондовой при этом. Так что хотелось чего-то более легкого. Наподобие того, что носят в двадцать первом веке на двести первой базе в Таджикистане. Только из более тонкого материала.

Но наше обсуждение пришлось прервать из-за предстоящего праздничного обеда. Там комиссар развил бурную деятельность, и пришлось говорить речи. Хотя, честно говоря, сильно сбивали аппетитные запахи, и почему-то присутствовало ощущение, что гуляю на деревенской свадьбе. Возможно еще из-за того, что личный состав, накатив на вчерашние дрожжи, сделался весел и игрив. Я особо не вмешивался (могли бы и не понять). При этом лишь уточнил у Григоращенко:

– Выпивки хватает?

Умудренный жизнью боцманмат подтвердил:

– Вполне хватает, чтобы самые прыткие в умат укушались. Во всяком случае, не будут опосля бегать в поисках баб.

Убедившись, что проинструктированные взводные и младшие командиры зорко следят за порядком, я кивнул и несколько расслабился. Ну а почему бы и нет? Дополнительные посты (помимо местных) выставлены. Те полвзвода управления, что изначально оставались на базе, сейчас вообще не пьют. Так что пусть бойцы после рейда пар выпустят. Сильно их пережимать тоже не дело. В остальных красных частях вообще полуанархия царит, поэтому мне это тоже надо во внимание принимать. А так люди видят отношение командования и бухтеть насчет дисциплины не будут. Еще и хвастаться перед другими станут.

А вообще, тьфу-тьфу-тьфу, все пока чинно-благородно. В агрессию вроде никто не впадает. С буденновцами махач устраивать тоже не собираются. Вон, даже песни начали петь. Я, сытый и умиротворенный, благосклонно наблюдал за посиделками, попутно ведя беседу с неугомонным Семеном.

Позже, когда все доели и допили, было объявлено «личное время». Ну а вечером я собрал старший комсостав, обсуждать завтрашние дела. Тем более что дел было реально много. Одна предстоящая передача людей для экипажа бронепоезда чего стоит. Хорошо еще, что Григоращенко все «приданое» для них заранее приготовил. Но один фиг, просидели почти до ночи.

* * *

А с утра сразу началась суета. Готовили телеги для амуниции, снаряжения и просто разного барахла, передаваемого на «Братишку». Также телеги готовились и для его совсем небодрого экипажа. Морячки, аргументируя алкогольную невоздержанность слезной горечью расставания, вчера так назюзюкались, что сегодня передвигались с трудом. Но это все было учтено, поэтому болезным вручалась фляга с рассолом, и они грузились на транспорт. Комиссар, в связи с невменяемым состоянием убывающих, урезал речь прощания до неприлично минимальных размеров, аргументировав это так:

– Ладно. Пока до Таганрога доедем, они очухаются. В городе все равно митинг запланирован. Там и попрощаемся от лица батальона…

А у меня было еще одно дело, поэтому, не став дожидаться окончательной загрузки, я вызвал к себе Матвеева.

Бывший пленный подполковник в роли рядового за это время показал себя неплохо. От работы не увиливал. От боя тоже. Опять-таки, по личной инициативе помогал младшим командирам обучать крестьянское пополнение. При этом нос от парней не воротил и брезгливые рожи не корчил. В повседневной жизни больше молчал и слушал, но если возникал какой-то разговор, то поддерживал его без снобизма, так свойственного «их благородиям». То есть, если бы в нем было какое-то внутреннее отвращение к «быдлу», то оно хоть как-то бы уже проявилось. Но ребята докладывали, что ничего такого не замечали. Единственно, что отметили, так это какую-то странно обостренную нелюбовь к Керенскому, которого офицер иначе как «подлецом» не называл. Но по поводу причин он особо не распространялся. А в остальном Матвеев ничем не отличался от остальных бывших офицеров, принятых в батальон. Так что пришло время решать с ним вопрос.