Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино

Вот так Вацлав стал не врачом, а артистом цирка. И он сам, и его дети, и его внуки… В том числе и моя мама.

Теперь можно перейти к маминым воспоминаниям.

Я. А. Костричкина

Работать в цирке я начала в два года и восемь месяцев, сниматься в кино – когда мне было около пятнадцати, а теперь мне идет восьмой десяток. Как говорится, есть что вспомнить. Поэтому в один прекрасный день я села, взяла бумагу, ручку и начала писать…

Детство. Цирк

Мама надела на меня синюю бархатную шубку, а поверх – кружевной кремовый воротник и подвела к зеркалу:

– Ну вот и сбылась твоя мечта. Ты рада?

Я взглянула в зеркало и замерла от счастья – Элина синяя шубка теперь моя!

А мама подошла к столу, на котором стояла большая круглая коробка, открыла крышку и, пошуршав мягкой тонкой бумагой, вынула что-то белое и пушистое, как снег за окном. Поманив пальцем мою старшую сестричку Элю, она надела на нее это «что-то», оказавшееся новой шубкой.

Но четырехлетняя Эля не выразила никакого восторга. Молча шагнула к зеркалу и внимательно себя оглядела. А потом так посмотрела на меня, что на моих глазах тут же выступили слезы.

– Стыдно, стыдно завидовать, – быстро сказала мама.

Я не знала, что значит «завидовать», но подумала: «Если хочется плакать и очень обидно – это, наверное, и есть "за-ви-до-вать"». А Эля отвернулась.

– Нам пора, – торопила мама.

Мы вышли на улицу. Там было темно, светили только далекие тусклые фонари да окна домов, и снег казался мне голубым.

– Я пойду первая, за мной Эля, а уж за ней ты, – говорила мама, – только смотри внимательно под ноги и ступай в наши следы, а то наберешь снегу в валенки.

А я и так смотрела в землю – мне все еще хотелось плакать. Глядя вниз, я видела ямки, которые оставляли в снегу мама и Эля, да черные Элины валенки, мелькавшие на белом фоне. Проходя мимо фонаря, я подняла голову и вдруг забыла, что только что «за-ви-до-ва-ла»: снежные пушинки медленно летали в воздухе, и это было так красиво, что я остановилась.

– Янечка! Беги быстрее! Опоздаем! – крикнула мама.

В местном клубе устраивался благотворительный концерт, и по просьбе организаторов мы с Элей должны были на нем выступить. Исполнить танец матчиш[1]…

Мы подошли к огромному, как мне тогда показалось, дому с очень широкой лестницей, и мама остановилась.

– Я возьму тебя за левую руку, а Эля – за правую, – сказала она, – чтобы помочь тебе подняться по лестнице. Неудобно ведь балерине ехать у мамы на руках, правда?

Я утвердительно кивнула, хотя мне очень хотелось на руки – я ужасно устала, пока шла за мамой и Элей, стараясь попадать в глубокие ямки, которые оставались за ними в снегу…

Через фойе, где было очень много народу, мама повела нас в глубь дома. Мы оказались в просторной комнате, там стоял длинный стол. Мама посадила меня на него и стала стаскивать валенки.

– Ну вот, я так и знала: ноги мокрые, – и она сняла чулки тоже. Потом мама нас переодела и завязала огромные банты «бабочкой».

– Как только услышите аккорд, – прошептала она, – сразу бегите на сцену. Сделайте реверанс публике (публика там, где светятся лампочки, за рампой) и начинайте танцевать.

Не успела мама закончить фразу, как мы услышали, что кто-то бурно забренчал на рояле. Эля схватила меня за руку, и мы выбежали на сцену. Я замерла… Дело в том, что на сцену я попала впервые. Это в цирке я чувствовала себя как дома, потому что чуть ли не с самого моего рождения родители приносили меня на ежедневные репетиции своих номеров. С детьми на репетиции приходили все артисты цирка. Те из детей, кто уже держался на ногах, подбегали к репетирующим взрослым и с интересом наблюдали за их работой. Очень часто кто-нибудь из артистов учил желающих ребятишек своему мастерству. А несколько дней назад я начала работать как полноправный артист в одном из наших семейных номеров, который назывался «Музыкальные эксцентрики». Я играла на барабане. Так вот, в цирке я всегда видела публику вокруг всей арены в полном освещении кренгельских ламп. А здесь, на сцене, передо мной горела рампа, а за ней была яма, черная, страшная яма. Там глухо дышал какой-то огромный зверь.

– Танцуй! – строго приказала Эля.

По ходу танца нужно было стать спиной к залу, но это было выше моих сил, и, вывернув голову, я продолжала смотреть на «яму». Стоя в такой позе, я, естественно, потеряла равновесие и растянулась на полу. Из «ямы» раздался жуткий хохот. Я лежала, крепко зажмурив глаза.

– Почему ты не встаешь? – громко шипела Эля.

– Там зверь!

– Какой зверь? Где?! – Эля старалась перекричать хохочущую публику.

– Ну там! В яме! – не открывая глаз, я показала рукой назад.

Эля наконец поняла.