Длиной в неизвестность

— Не злись, пожалуйста, — неуверенно попросил Тору. В словах Юмэ была истина, которую нельзя было не признать. От этого становилось больнее: страдать по страданию было делом неблагородным и недостойным. — Он неправ, я не отрицаю этого. Просто для меня он значил больше, чем учитель. Я не могу это объяснить, но это что-то очень приятное. Почти как с тобой, но немного иначе. Он тоже понимал меня, но по-взрослому, с трезвостью и глубиной. А если меня понимал такой человек, значит, со мной тоже что-то не то?

— Ты придумал себе его. Он жестокий преступник, а ты не хочешь верить в это только потому что боишься признать, что ошибался на его счёт и доверял ему зря. Он был одним из твоих самых близких людей, ты не хочешь верить, что снова остался один. Я прав? — Тору нехотя кивнул. Юмэ снова был прав, он был прав всегда, когда разговор касался отношений между людьми. Мог ли обычный подросток так понимать мотивы поступков и легко предугадывать их последствия? Танака Иори всегда вызвал у него настороженность и, хотя Юмэ редко говорил об этом, наверное, не желая рушить надежды друга, Тору мог считать напряжение в его поведении.

— А ведь кому-то ошибка твоего «сэнсэя», — нарочито грубо сказал Юмэ, — могла стоить жизни. Вернее, она стоила — после случившегося эти дети долгие годы потратят на то, чтобы вновь почувствовать себя чистыми. Возможно, они никогда больше не смогут.

— Да, я знаю, — ответил Тору. Представлять себя на месте жертв было тяжело, но он не мог отделаться от этого желания. Его мучило чувство вины: он был здесь, непринуждённо разговаривал с другом о случившемся, бессовестно рассуждал о правых и виноватых и находил десятки причин оправдать преступления. В это же время напуганные дети, пережившие настоящий кошмар, сейчас вряд ли могли полноценно рассказать о нём даже родителям. Они испытывали боль и гложащий стыд, который липко протянется на десятилетия, оставив на годах чёрный зловонный след.

Пока Тору не мог забыть душевные разговоры с Танакой Иори, его жертвы вспоминали его лицо и собственные мучения, раз за разом переживали превращение их тел в израненные сосуды.

— Ты снова драматизируешь, да? — переспросил Юмэ. — Только вот этого вот не надо, ладно?

— Прости, — в привычной манере поклонился Тору.

— Хуже привычки драматизировать — только курение. Оно ещё и воняет.

— Не любишь запах сигарет?

— Ненавижу, — ответил Юмэ, — так раздражает, когда все крутые парни в фильмах курят. Я вот не курю, но я и не крутой, наверное. Хотя девчонкам нравлюсь, — не без гордости добавил он. — А твои девочки как?

— Ну перестань, — смутился Тору, — никакие они не мои.

— Но записки тебе таскают, — посмеялся Юмэ, — значит, твои. Ты же мне сам показывал.

— Больше не буду тогда, — пробубнел Тору. — Здесь когда-нибудь бывают дожди?

— В нашем Дримленде всегда светит солнце. Вечное лето, — сказал Юмэ, — но, если захочу, хоть вулкан извергнется.

— Но тут нет вулканов, — заметил Тору.

— Потому что не хочу.

***

История, которую он так и не рассказал Юре, сейчас казалась особенно притягательной. Тору был рад, что не успел поделиться ей — тот понял бы всё не так, как нужно, и очернил бы своим непониманием ценнейший эпизод его ненасыщенной жизни.

Тору знал, что никому не доверит тайну своего прошлого, поддерживающую его на плаву. А Юра… Юра наверняка уже завтра не вспомнит и имени Танаки Иори. История Дримленда также останется для него «низкопробным азиатским фэнтези», для которого нет места среди эмоциональных будней.

Как бы ни было тяжело это признавать, Юра не был Юмэ и не умел слышать так, как друг из прошлого. Рано или поздно Тору придётся смириться с тем, что никогда больше он не встретит кого-то похожего на Юмэ с его вдумчивой непосредственностью, способной найти ответ на любой вопрос. Именно Юмэ подходил под клишированное «хороший друг», и именно благодаря ему Тору мог поверить в то, что истории для детей не врали, когда говорили о существовании такой дружбы и таких чувств. Ему часто казалось, что они в самом деле были избранными и связанными где-то в мире богов, и с каждым годом, когда прошлое безвозвратно уносилось вдаль и оставляло после себя лишь незыблемый яркий свет, вера крепла, оставляя позади сомнения и тревоги.

Ни ум, ни лёгкий и весёлый характер Юры не могли возместить ему глупую и до боли обидную потерю Юмэ. Тору считал подлым и низким пытаться заменить одного человека другим, но, почти убедившись в том, что такова была окружающая его действительность, смирился со своими попытками заполнить образовавшуюся внутри пустоту. Он не мог сделать это, используя хобби, потому что единственно привлекающие его поэзия и живопись лишь откидывали мысли назад, напоминая о том, чего больше никогда не случится. Тору старался убедить себя в том, что давно потерял всякую надежду увидеть Юмэ ещё раз, хотя бы на мгновение прикоснуться к матовому стеклу и больше не молчать, позволяя счастливым минутам уходить прочь. Однако почти каждую ночь он, закрывая глаза, надеялся, что судьба смилуется над ним и пошлёт ему желанную встречу.