Длиной в неизвестность

— В прошлый раз ты намекал, что я смогу показать тебе картины, — вспомнил Тору, — но я не могу сделать это во сне.

— Это другое, — ответил Юмэ, — ты научишься чуть позже. Эти картины же, говоря совсем грубо, продукт твоего ума? Как и сон. Научишься визуализировать и сможешь показать. Да хоть на стены повесить и галерею тут устроить. Ты бывал в картинных галереях?

— Бывал, — кивнул Тору.

— Я тоже. Так скучно-скучно, ходишь мимо рядов и залов, делаешь вид, что ценитель и что-то смыслишь, а потом врезаешься взглядом в какое-нибудь чудное полотно и, уже взаправду, видишь в нём что-то. И уже, вроде бы, не дурак, и никто не может смотреть на тебя снисходительно. Только спросят потом: «А какая картина больше всего понравилась?», а ты так увлёкся мазками и линиями, что ни автора, ни названия не запомнил. И тебя снова могут назвать дураком. И так по кругу.

— Тогда галереи похожи на жизнь.

— На чью?

— На всякую, наверное, но на мою точно, — сказал Тору, тяжело отрывая спину от стены, — тоже скучно, ходишь вокруг, а сути не видишь. Только я вот свою картину, чтобы перестать быть дураком, не нашёл ещё.

— Успеется ещё, — безразлично бросил Юмэ, — ты же совсем молодой. Не умри раньше времени, вот и всё.

— Так легко, — вздохнул Тору, — не умереть. Но умирают же.

— Так ты же считаешь себя особенным? — заметил Юмэ.

— Ничего я не считаю, — фыркнул Тору. Осмелел, к собственной радости.

— Да ты с таким напыщенным видом спросил, как я тебя искал. Прям как петух надулся. — посмеялся Юмэ. — Я, кстати, сам на это стекло злюсь. Хочу потрогать твои щёчки.

— Что? — Тору едва не поперхнулся воздухом.

— Они кажутся мягкими, — объяснил Юмэ, — ты же азиат, у азиатов всегда мягкие щёчки.

Мягкими… Кажутся мягкими? Тору никогда не считал свои щёки мягкими. Значило ли это, что Юмэ был настоящим? Неужели где-то в самом деле существовал человек, видящий те же сны, что и он? Как они могли столкнуться? Как оказались зажатыми в мрачных стенах и разделёнными стеклом без возможности открыться друг другу? И сколько на свете было таких, как они? Юмэ, кажется, упоминал кого-то из прошлого… Кажется. Тору сомневался: память то и дело подкидывала ему странные сюжеты, о которых он не имел представления. Будто фрагменты прошлых жизней, нанизанных на нити древнего и современного, сплетенные в тугой канат.

— Ты говорил со многими здесь? — спросил Тору.

— Едва ли существует много таких, не думаешь?

— Может быть, мы виделись в прошлой жизни, — вслух предположил Тору, но почти сразу пожалел о своём решении. Не стоило говорить о реинкарнации с, предположительно, западным человеком — там такое выступает только в качестве поводов для шуток.

— Я был мотыльком, — заинтересованно ответил Юмэ. В его голосе Тору услышал воспрянувшую жизнь: точно мотылёк, из последних сил летящий на свет. — Лохматым и дурным. Залетал в чужие окна, врезался в настольные лампы, обжигался и слеп.

— А я думаю, что часто плавал по реке Ганг, — смутившись, сказал Тору, — в Индии которая. Длинная лодка, я забыл название. Но ты понимаешь, наверное. И вот я плыву, и так хорошо на душе. Вообще воду люблю. Она притягивает и очищает.

— И трупной вони не боишься?

— Не боюсь.

— Поэтому такой унылый? Прямо как в прошлой жизни, — ответил Юмэ. Он поднял руки вверх, суставы издали противный хруст. — То есть трупная вонь — нормально, а как похрустеть, так ты с отвращением смотришь, да, неженка? Во сне, кстати, так можно. Не у всех получается, но интересно.

— Я не с отвращением, — оправдался Тору. — Но честно, не думал, что смогу поговорить с тобой о прошлых жизнях. Ты же говорил всерьёз?

— А я не похож на мотылька? — переспросил Юмэ.

— Похож.

— Ну вот и всё.

Тору улыбнулся, представив, как бы это, должно быть, неловко выглядело наяву. Мама была бы рада увидеть его улыбающимся во сне. Она бы точно подумала, что ему снова снятся «…глупые картинки, на которые попусту тратится так много времени!» Однако Тору чувствовал, что в этот раз вышел на другой уровень. Теперь его ночная жизнь не могла быть прежней: в ярких красках всегда будет мерещиться уродливая лампочка и отблески матового стекла. И грязные стены, уже не такие мрачные и давящие.

Тору стал видеть Юмэ почти каждую ночь. Он никак не мог разобраться в часовых поясах, хотя очень старался: ложился спать в разное время или не ложился вовсе, отключаясь под утро. Но Юмэ каждый раз был рядом. Тору в шутку спрашивал, просыпается ли он хотя бы иногда и всё больше сомневался в реальности происходящего и здравости своего рассудка. Слышать голоса в голове — серьёзный симптом. Тору искал в интернете причины своего помешательства и каждый раз не успевал заметить, как переключался на изучение культуры европейских стран: гораздо больше ему хотелось узнать родину Юмэ.

Если он был болен, то уже ничего не мог с собой поделать. Таблеток Тору опасался, в фильмах от них нельзя было ждать ничего хорошего. Жизнь — тоже фильм, пусть и немного более сложный и глупый. В отзывах ей бы точно поставили самую низкую оценку, обвинив при этом режиссёра в нелогичности и непоследовательности.