Дмитрий Русский

Однажды вечером над кроваткой склонились дежурная медсестра Соня и незнакомая тётенька. Он знал, как пахнет Соня – белым халатом, лекарствами, борщом и мылом. А вот эта… пахла совсем по-другому…. Как будто цветами и немножко мандарином, который был в новогоднем подарке.

Они разговаривали шепотом.

- Вот он.

- Я вижу. Такое не забудешь.

Незнакомка наклонилась ещё ниже, и Митяю больше всего на свете захотелось обнять её и уже никогда не отпускать. Но он испугался. И продолжал делать вид, будто спит. Лучше она сама разбудит его. И тогда он быстро соберёт свои вещи – они всегда лежат наготове, в мешочке, на котором вышит лопоухий заяц.

Но женщины отвернулись и вышли. Куда? Он тихонько встал и покрался по коридору. В дежурке горел свет. Митяй замер возле двери. Говорили они негромко… Тогда из этого разговора он почти ничего не разобрал. Но была у Митяя особенность: он запоминал намертво всё, что слышал. И много лет подряд прокручивал старые «магнитофонные записи», пока не разматывал спутанные клубки слов до конца и не понимал всё.

Соня тогда спросила:

- Это точно он?

- Ну, конечно. Я же говорю: не забудешь…

Мы лежали с его матерью в одной палате. Люция казалась такой счастливой. В больнице все почему-то откровенничают. Она и рассказала, что Антон  женился на ней из-за ребёнка.  Так решили его родители. Сказали: не позволят марать честь семьи. Отец Антона – мэр города, мамаша – директор школы. А Люция из простых, её мать – одиночка. Ткачихой работала на фабрике.

Я-то сама девочку хотела, потому что комната была у меня – в женском общежитии. Мужа нет, родных нет, помогать некому.

- А рожать как решилась?

- Возраст подошёл, и любила сильно. Женатого. Дочку надумала для себя родить. Сам-то красавец был…

А Люция мальчика ждала. Больше для Антона. Мужчины ведь всегда о сыне мечтают. У меня родился мальчик, и у неё тоже. Только мой помер, и суток не прожил, а у Люськи сыночек здоровый оказался. Но когда принесли первый раз, я помню, она закричала страшно и бросила его на кровать. И больше ни разу на руки не взяла. Я мальчонку и кормила. А потом доктор попросил меня бумагу подписать, что я отказываюсь от своего ребёнка и всех прав на него. Какой ребёнок, спрашиваю. Его же нет….

Люська мне и сказала, что нужно документы подменить: ей моего мёртвого отдадут, а от люськиного я откажусь, как от своего. А самого мальчишку – в детдом.

- Да, бывает такое…

- Она обещала, что похоронят моего малыша, памятник поставят, могилку покажут. Только фамилия там будет другая. Что я судьбу ей спасу, ведь такого урода она взять не может – Антон его не признает. Я согласилась: мёртвого ребёнка не вернешь, а от фамилии на памятнике, тоже ничего не изменится. А у Люции, может, жизнь сладится, ещё детки будут. Нормальные. Только я твёрдо сказала: сама этого ребенка сдавать в детдом не буду, пусть уж решают, как хотят.

Они замолчали. Митяю показалось, что кто-то плакал. Потом женщина заговорила снова:

- После уж сестра-хозяйка мне сказала, что сама снесла мальчика к Дому малютки и на крыльце оставила. Написала в записке «Дмитрий Антонович русский». Фамилию не стала, конечно, писать. Нельзя. Это она национальность написала. А у вас мудрить не стали, фамилию дали – Русский.

- А сама-то пришла зачем?

- Да на сердце неспокойно…. Думаю, дай посмотрю на мальчишку. Как ему тут?

- Пока нормально. Он ведь не знает… В зеркала они не глядятся. А маленькие у нас – не злые. Стараемся. Вот дальше, бедному, достанется. Хлебнёт лиха…

- Я вот вещи принесла. Хорошие. И фрукты. Передайте ему. Только не говорите ничего. А то мать будет ждать…

Митяй запомнил разговор дословно. И хотя в ту ночь почти ничего не понял, но решил прямо с утра найти зеркало. А в Доме зеркал не было. То ли заведующая такая умная – решила их не заводить: ещё наглядятся на себя за всю жизнь…. То ли просто – не было надобности: работали здесь женщины пожилые, с печатью усталости и печали на лицах. Прихорашиваться некому.

Митяй начал обход Дома и все-таки нашёл место, где зеркало было – в кабинете заведующей. В щелку увидел: большое. Оно висело в простенке, между двумя окнами.

Он караулил весь день, с перерывами. Но кабинет ни разу не оставался пустым. Митяй узнал, что заведующую зовут Нина Петровна, несколько раз слышал, как отвечала по телефону: «Да, я, Нина Петровна».

Она выходила, конечно, но всегда закрывала дверь на ключ. Но Митяй дождался. По коридору спешила нянечка. Она тяжело топала ногами и приговаривала на ходу: «Батюшки мои…» Распахнула дверь в кабинет:

- Нина Петровна, скорей! Толику Ярцеву плохо совсем. Умирает он….

Они вместе выбежали из кабинета, а Митяй тихонько проскользнул внутрь. Подошёл к зеркалу. Долго всматривался в отражение. Несколько раз провел рукой по лицу, будто хотел стереть то, что увидел.

Потом осмотрелся, взял со стола тяжёлую железную штуковину – подставку с двумя рожками – и изо всех сил ударил по блестящему стеклу.

Он успел убежать. Только вечером услышал, как шептались нянечки:

- В кабинете-то у Нины – зеркало вдребезги…

- Да, плохая примета. Быть несчастью…