Дмитрий Ульянов

Весной 1893 года Дмитрий заканчивает гимназию я подает заявление на медицинский факультет Московского университета. По единодушному мнению семьи было решено: Мария Александровна с Дмитрием и дочерьми едут в Москву, Владимир Ильич — в Петербург. В связи с этим охотно согласился поменять место службы и Марк Тимофеевич.

Хутор близ Алакаевки за бесценок продан местному купцу Данилину. Тотчас же Данилин перевез деревянный дом в деревню Неяловку, сад вырубил, распахал и принялся скупать бедняцкие наделы. Кстати, договор о продаже хутора от имени матери составлял Владимир Ильич. На вопрос матери, кому продан хутор, Владимир Ильич ответил: «Купчику, который стремится в капиталисты, но не уверен, что таковым станет…» Владимиру Ильичу было очень жаль сада. Он обошел все аллеи — и березовую, где любила гулять Аня, и кленовую, где с книгами пропадала Оля, и вишенник, где подкармливал птиц Митя, и липовую аллею, самую тенистую, где по вечерам собиралась вся семья… Владимир Ильич с нежностью думал о маме. Как она хотела, чтобы он в деревне занялся хозяйством. И покупала она этот хутор с тайной надеждой: а вдруг Володя возьмется крестьянствовать? Но он понимал, что для революционера земледелие — штука опасная: засосет. «Я начал было, — потом признавался он Надежде Константиновне, — да вижу, нельзя, отношения с крестьянами ненормальные становятся». Хозяйство в Алакаевке не пошло, да это было и к лучшему[2].

В августе 1893 года Ульяновы переехали в Москву и сняли квартиру около Тверского бульвара в доме Иванова. Пока Мария Александровна с дочерьми распаковывала вещи и приводила квартиру в порядок, Дмитрий с утра отправился в университет. В первый же день он узнал, что занесен в списки студентов медицинского факультета. Мечта превращалась в действительность. Около списков поступающих толпилась довольно многочисленная группа юношей, в новых сюртуках, некоторые были в галстуках — после гимназической формы они чувствовали себя раскованно. Кое-кто за лето успел уже отпустить усы и бородку — все хотели выглядеть взрослей и солидней. Дмитрий тоже старался не отстать от студенческой моды. Он уже красовался в куртке с блестящими медными пуговицами, сшитой у лучшего самарского портного.

Пока Дмитрий читал объявление, к нему подошел незнакомый долговязый студент, поинтересовался, не он ли родной брат Александра Ульянова. Студент представился Павловым, сокурсником Дмитрия.

Павлов оказался москвичом. Он дал свой адрес и пригласил заходить к нему в любое время, намекнув, что в его доме собираются товарищи, которые разделяют взгляды Александра Ульянова. Дмитрий обещал при случае заглянуть. В то время он еще разделял идеи терроризма. Конечно, думал он, десяток самоотверженных революционеров, хотя и пойдут на верную гибель, серьезно поколебать устои самодержавия не смогут. Такие попытки уже были, и за них расплачивались дорого. А вот если тысяча, десять тысяч, да ударят одновременно по царю, по губернаторам, по жандармским генералам — массовый террор, пожалуй, решит дело. Среди русского народа, русской интеллигенции всегда найдутся люди, готовые принять смерть не колеблясь. Земля русская во все времена рождала героев.

Вскоре в Москву приехал Владимир Ильич. По пути из Самары он сначала остановился в Нижнем Новгороде, где познакомился с местными марксистами П. Н. Скворцовым, M. Г. Григорьевым и С. И. Мицкевичем. От них получил явку в Петербурге. Потом заехал во Владимир в надежде встретиться с H. E. Федосеевым, но встреча не состоялась. Федосеев был в тюрьме.

Дома Владимир Ильич засиживаться не стал. Позавтракав, сразу же пригласил Дмитрия на прогулку. У него были московские явки. Он их знал наизусть. Тогда в Москве номера домов были еще не в ходу. И брат, разглядывая дома, смеялся и возмущался:

— Ну и адресочки… Дом купца Трефова, дом купчихи Дурнаго… А вот еще: «Петровский парк, около Соломенной сторожки». Черт знает что за адрес.

На Арбате свернули под арку и оказались в тесном от зелени дворике. Через кусты Владимир Ильич внимательно следил за всеми, кто заходил во двор за ними.

Через две улицы Владимир Ильич опять осмотрелся и только затем направился по адресу, попросив брата подождать его в скверике. Возвращаясь домой, Дмитрий услышал от брата много такого, о чем раньше не имел ни малейшего представления.

Из объяснения Владимира, Ильича следовало, что революционная деятельность в условиях подполья абсолютно немыслима без конспирации. Конспирация — это трудное, но необходимое искусство, ее правила обязательны для каждого подпольщика. В свои двадцать три года Владимир Ильич знал специальную литературу по сыскному делу и с особым пристрастием ее штудировал в университете. Знание сыскного дела необходимо для совершенствования конспирации.

Слушая брата, Дмитрий почему-то вдруг вспомнил Павлова, своего сокурсника. Держится он как-то странно, словно подчеркивает, что он-де рубаха-парень. Вот, мол, я террорист, а вы брат террориста. Пожалуйте в нашу компанию. Нет уж… Может, он никакой не террорист, а самый что ни на есть провокатор.