Дмитроглифы (СИ)

Он упаковал последние несобранные шмотки. Оленью шкуру скатал в малиново-полосатый рулетик и приторочил к рюкзаку. Присел на дорожку. Допил коньяк.

Тонко жужжали комары. В очаге, разожжённом доброй Му, потрескивали мшистые веточки, и густой древесный аромат клубился в вигваме, как октябрьский туман на Дворцовой площади.

Не может быть, чтобы он ошибся. Когда мужчина так смотрит — он приходит. За пять тысяч лет многое могло измениться — климат и ландшафт, флора и фауна, человеческое общество и орбиты планет, но только не взгляд, каким один человек смотрит на другого. Это же секс. Основной инстинкт. Он незыблем, как бутерброд с копчёным палтусом.

И Ру пришёл. Его монументальная фигура вытеснила из шалаша весь воздух, и Диме стало нечем дышать. Он взялся за верхнюю пуговицу, но пальцы не слушались, и он растерянно теребил воротник рубашки. Наедине с дикарём, пришедшим за его нежной трепещущей плотью, он чувствовал себя беззащитным и готовым на всё.

— Гыр-гыр! — сказал Ру и повелительно ткнул в сторону выхода.

— Чего?

— Гыр! — Ру указал на Диму и его пожитки, а потом снова на дверь.

Дима догадался:

— Ах, ты пришёл меня поторопить! Вон в чём дело… — разочарование затопило его по самую макушку. — А я ждал тебя, думал, ты придёшь, чтоб напоследок меня вые…

— Фыр!

— А чего тогда пялился, как голодный на булочку?

Ру сел на меховую подстилку, сложил руки на коленях и вздохнул. Могучая грудь поднялась и опала, жёлтый заострённый клык доисторического животного качнулся и успокоился в шерстяной ложбинке. Дима сглотнул слюну. Может, не всё ещё потеряно? Этот племенной вождь, этот царь добиблейский, этот свирепый мускулистый самец сидит так близко, что протяни руку — и коснёшься дублёной ветрами кожи. Сидит смирно, словно ждёт чего-то. Понятно, он ждёт, когда Дима свалит из его царства со своими манатками, но попытка не пытка. Если бы Ру хотел, он давно бы свернул ему шею — причём совершенно безнаказанно. Дима приободрился и подвинулся ближе. Наклонился, заглядывая в чёрные, как космос, глаза под крутыми надбровными дугами:

— Послушай, Ру, — начал он чарующим голосом. — Это твой мир и твои правила. Я не знаю, как сюда попал. Не знаю, зачем. Я всего лишь гость, который через несколько минут навсегда исчезнет в куске серого сланца. Или это гранит? Мрамор?.. Ай, неважно! Я ничего здесь не нарушил, никакого эффекта бабочки и прочей фигни. Я даже жену твою не трахнул.

Ру молчал, уставясь в пол и сосредоточенно о чём-то размышляя. Возможно, о видах на урожай черники или о приплоде в оленьем стаде. Мало ли забот у царя? Дима затаил дыхание и царапнул мизинцем его бедро:

— Но если ради соблюдения старинных и, безусловно, важных для вашего племени традиций я должен с кем-то переспать, можно я пересплю с тобой? — вкрадчиво спросил он. — Посуди сам: так мы и обычай уважим, и временной парадокс не создадим. Ничего во вселенной не изменится, если ты всунешь в меня свой член и немного подвигаешь им туда-сюда. Никаких трагических последствий, никаких катастроф. И, главное, никаких потомков, способных перевернуть мир с ног на голову. Наш мир останется нетронутым, словно ничего и не было. Логично же? Ты согласен?

Ру опять вздохнул, клык опять качнулся. Дима нагло положил ладонь на бедро и медленно, медленно потащил её к меховой выпуклости. Временной парадокс всё же случился: время вдруг замедлилось и загустело, как карамель в кастрюльке на огне.

— Какой бред я несу… Да плевать мне на этот мир, хоть бы он и рухнул в тартарары… — прошептал Дима, поглаживая смуглую ляжку вождя, покрывшуюся крупными мурашками. — Я так тебя хочу, что у меня яйца лопаются. Трахни меня, а? Или дай мне свой член, я сам об него трахнусь… Тебе понравится, обещаю…

Дима добрался до выпуклости и с трепетом её сжал. Там было что-то большое и твёрдое.

— О-ох… — выдохнул он, теребя кожаный ремешок.

Он чувствовал себя ребёнком, который задумал распотрошить чужой новогодний подарок: и стыдно, и страшно, и невозможно остановиться. Пальцы быстро распутывали тугие узлы. Ру вышел из ступора и больно шлёпнул его по руке:

— Фы-ы-ыр!

— Ну, пожалуйста, пожалуйста! — взмолился Дима, намертво вцепившись в ремешки.

Ру всем корпусом повернулся к ошалевшему Диме, уставился на него пылающим взором, а потом молниеносно, одним резким жестом, сорвал с него рубашку.

— Ой!

Пуговицы дробно застучали по земляному полу, рубашка упала у очага скомканной тряпкой. С такой же решительностью Ру взялся за полотняные брюки.

— О, боже, да, да, да… — твердил Дима, пока Ру вспарывал когтями ткань и сдирал с него штаны и трусы.

«Да», — сказал он, когда Ру поставил его на четвереньки и надавил на поясницу. «Да», — сказал он, когда Ру обслюнявил палец и безжалостно протолкнул в задний проход. «Да», — сказал он, когда Ру вставил в него свой агрегат и начал трахать — по-простому, без извращений, как принято у них в каменном веке.