«Дней минувших анекдоты...»

К тому времени у меня во всех батальонах уже были физруки. Один из них, Иванченко, прибежал ко мне с сообщением о том, что командир батальона полковник Курчин велел ему вместо обычной утренней зарядки форсировать с батальоном Терек. Полковник очень гордился тем, что служил с Котовским и имел орден Боевого Красного Знамени — это была весьма редкая в то предвоенное время награда.

Я тут же позвонил полковнику и сказал ему, что запрещаю Иванченко участвовать в этом преступлении. Полковник на это сказал: «Я вам покажу, кто командир в батальоне!» Я тут же побежал к начальнику училища, весьма интеллигентному человеку, генералу Яковлеву. Он меня встретил вопросом: «Что вы там наговорили полковнику Курчину?» Разговор по телефону еще шел… Доложив ситуацию, я попросил генерала, чтобы он своей властью запретил это опасное дело. В начале лета Терек — бурная река. В районе лагерей имеются перекаты. Не все курсанты умеют плавать, и не избежать трагической развязки.

Генерал сделал мне замечание за личный звонок к полковнику, но идею с переправой запретил.

Однако полковник не оставил своей глупой затеи. Он приказал майору, начальнику инженерной службы, найти брод и натянуть через Терек канат. Бедный майор надел дурацкий костюм для переправ и полез в воду. Это резиновое изделие представляло собой штаны и сапоги, объединенные в одно целое со спасательным кругом. К этому нелепому сооружению прилагались два весельца. Ни до, ни после я больше не видел подобного нелепого одеяния. Думаю, этот костюм смертника создали в том же самом КБ, где много лет спустя сконструировали скафандры, в которых замерзли и утонули большинство членов команды подводной лодки «Комсомолец». Во всяком случае, результат был столь же трагичным — несчастного майора перевернуло на быстрине, он ударился головой о камни, захлебнулся и на глазах у всех офицеров и дурака-полковника погиб.

Прошло полвека, а конструкционные недоработки и неисправности и последующие нелепые объяснения остались такими же — плот не сработал, клапан заело, капсула проржавела, трубка лопнула… а матросы, подводники и солдаты гибнут в мирное время. Видно, все еще жив «курилка» — полковник и его прямые последователи, и немало у них идей, как поэкспериментировать над живыми людьми.

Отслужив год, я вернулся на время отпуска в Москву. Оба мои брата женились: Миша на сокурснице Вале Ермаковой из Лыткарино, а Бичико — как я уже сказал, на дочери комиссара чапаевской дивизии, Бичико разъезжал по всему миру со Шверником, и так тщательно его охранял, что день службы ему зачитывался за три.

Я проводил отпуск между Москвой и Заречьем, отдыхал, развлекался.

Контакты нашей семьи со Сталиным по-прежнему были хорошими. В Заречье приезжал Яша со своей супругой. Он поступил в артиллерийскую академию и был в звании лейтенанта.

Яша привез малокалиберный револьвер. Мы стреляли в цель. Когда очередь дошла до меня, я после очередного выстрела стал взводить курок той же рукой, в которой держал оружие, курок соскочил с большого пальца и произошел непредвиденный выстрел. Второй раз, и опять при Яше, и с его оружием!

Однажды Александр Яковлевич привез незнакомого молодого человека. Держался он заносчиво, еле поздоровался. «Дядя Саша, — спросил он, — где у Вас вертушка?» «Ваня, проводи Васю в спальню», — сказал отчим. Мы поднялись на второй этаж. Он набрал номер и довольно долго ждал, потом сказал в трубку:

— Ты что, все дрыхнешь?

Потом, обратившись ко мне, грубо спросил:

— А ты чего стоишь?

Я вышел. Мама сказала, что этот Вася сын Сталина.

«С кем же он говорил, — подумал я, — неужели с отцом?»

Однажды ночью позвонил Сталин — он искал Васю. Оказывается, по Васиной просьбе Александр Яковлевич куда-то его отвез, а тот все еще не вернулся домой. Александр Яковлевич ночью поехал в Кремль.

Продукты и вино из Заречья, по-прежнему, отправлялись в Кремль — к сталинскому столу. Мать чувствовала себя вполне легализированной, хотя за прошедший год многие наши привычные посетители исчезли, в том числе и многие работники НКГБ, которые регулярно пользовались коттеджами Заречья.

За два дня до отъезда на службу в Орджоникидзе напомнила по телефону о себе Саша Горемычкина. Мне ужасно надоели все мои мимолетные дамские похождения, и я предложил ей завтра же пойти и расписаться. На другой день состоялась почти походная свадьба, и я уехал на службу в Орджоникидзе уже женатым человеком.

Перед отъездом Миша подарил мне патефон. Саша стала плакать и просить, чтобы я его с собой не брал.

«Вот я и женился!» — подумал я.

Уезжая, я, конечно, не подозревал, что вижу маму в последний раз. Вернувшись в Орджоникидзе, я «забыл», что уже женат, и продолжал холостую жизнь. Работа мне нравилась, в марте 1941 года мне присвоили очередное звание «капитан», и, пожалуй, в то время я был в Красной Армии одним из самых молодых офицеров в этом звании.