«Дней минувших анекдоты...»

Хозяин представляет меня гостям: «Вот этот уважаемый сударь приехал сюда ради нашей дочери Наны». Меня сажают на почетное место, и только теперь я начинаю понимать, что весь этот сыр-бор — традиционное гостеприимство гурийцев — ради меня.

Начинаются традиционные тосты. Первый — «За здоровье великого Сталина!» Стоя, все осушают стаканы. Второй тост — «За нашего Лаврентия!», третий — «За политбюро в целом!», четвертый — «За нашего Кандида!» (Чарквиани — тогдашнего первого секретаря ЦК КП Грузии). И пошло-поехало. Доходит очередь и до меня. Все по очереди желают мне всего самого лучшего. Начинается удивительное гурийское неподражаемое многоголосое пение. Какой слух у этих людей! Они поют в четыре голоса, никогда специально этому не учившись!

Я уже сыт, немного пьян, растроган отношением этих впервые увидевших меня людей. Однако, где же Нана? Я же приехал сюда по делу, а день уже клонится к вечеру. Гости дружно смеются. «Да вот она, Нана, наша дочь», — показывает хозяин на некрасивую девочку, которая весь день вертелась дома, помогала матери, а сейчас то и дело приносит новые кушанья, сменяет тарелки и вообще суетится вокруг стола.

Хитрость хозяина, оказывается, всем уже известна. Я извиняюсь, встаю из-за стола, так как уже темнеет, беру свой аппарат и понимаю, что сфотографировать Нану так, чтобы Лазик был доволен, невозможно. Однако она надевает свой орден, и я трачу целую кассету, снимая ее в разных ракурсах, заставляя менять выражение лица, то улыбаться, то быть серьезной или сосредоточенной. Однако сделать эту милую труженицу фотогеничной невозможно.

На другой день утром еду верхом на чайную плантацию, чтобы сфотографировать знатную сборщицу чая. Слава богу, она на плантации, но просит меня подождать, чтобы сходить в палатку и привести себя в порядок. Время идет, сборщицы все нет. Иду в палатку, и там нет. «Она сейчас вернется», — сообщают мне. Проходит часа два. По дороге от села едет телега, груженая вином и снедью с «моей» сборщицей. Начинается всеобщий пикник. Бригадир за тамаду. Порядок тостов неизменен. Для уплотнения времени застолья «Изабелла» пьется полулитровыми банками. Наконец делаю свои фотографии и уже сильно под хмельком еду в гостиницу колхоза «Шрома» (Труд), где я остановился.

Вечером ко мне приходит директор гостиницы, курчавый блондин небольшого роста, с закрученными кверху усиками и спрашивает, не хочу ли я поужинать. Я не возражаю, и он просит меня спуститься с ним в зал.

Открываю дверь и вижу, что там идет застолье. За длинным столом собралось человек двадцать. Подаюсь назад. «Пожалуйста, проходите», — просит директор. «Здесь какая-то компания», — говорю. «Я подумал, — ответил директор, — что вы же не будете один сидеть за столом и ужинать, — и произносит грузинскую пословицу, которая могла возникнуть у чрезвычайно хлебосольного народа, — „в одиночестве даже вкушающий пищу достоин сожаления“. Председатель колхоза велел познакомить вас с нашими лучшими колхозниками».

Работа у чайных сборщиц, у табаководов, да и у всех у них нелегкая. Например, чтобы выполнить норму, сборщица табачных листьев должна собрать их и нанизать на трехметровые отрезки шпагата — лист к листу — 1200 штук. Если считать, что три листа имеют толщину один сантиметр, то ей нужно перебрать примерно миллион листов за сезон. Несмотря на тяжкий труд, эти люди не озлобляются, они неизменно приветливы и доброжелательны.

Утром заходит мой знакомый директор и спрашивает: «Что изволите поесть на завтрак, батоно?» В русском такая вежливая форма обращения соответствует слову «сударь». «Я бы поел яичницу», — говорю, имея в виду блюдо из 2-х яиц. «Яичница само собой, но, может быть, вы поедите немного холодного мяса козленка?» — «Да нет, спасибо». — «Может быть, холодной курицы с чесночной подливой?» — «Да нет, спасибо. Утром я много не ем». — «Салат помидорный я уже приготовил…»

Спускаемся… Все, что было перечислено, — на столе. Яичница в целую сковороду, яиц из пяти. Боже мой!

За день делается один снимок. Больше невозможно.

Фотографирую знатного кукурузовода Чоколи Квачахия. Повязываю на него свой галстук — таковы требования нашей прессы.

Иду прощаться с председателем колхоза. Он показывает мне «ход»: две колесные пары, ось между которыми — это вертел для поджаривания телят целиком! «Шашлык» из целой телячьей туши готовится во дворе и ввозится в огромную пиршественную залу, где срезается верхний поджаренный слой, и «ход» движется обратно для дальнейшей жарки теленка над костром. Возможно, так было во времена Лукулла?..

Верхом с сопровождающим еду на железнодорожную станцию. Вижу красивый дом. Наученный Мишей Квирикашвили, хочу сфотографировать его как будущий «фон» для какого-нибудь передовика или старика.