Днепр

Данило Петрович, едва прогремели первые раскаты Октябрьской революции, которую он встретил со страхом и проклятиями, кинулся в Киев. Прежде всего надо было вынуть деньги из банков. В те дни он ни о чем ином не думал. Одна мысль была в его голове — деньги. Как мыльный пузырь, лопнуло предприятие по шлюзованию порогов, кувырком пошли все дела. Поместив свои капиталы в румынские банки, дубовский помещик несколько успокоился. Множество его знакомых — фабриканты и помещики, да и его соакционер Марголин — поспешно выехали во Францию. Они советовали и ему сделать то же. Но он отказался. Где-то в глубине души он еще верил в возврат прошлого. Он не мог допустить мысли, что социальный строй, который существовал на протяжении нескольких столетий, сразу развалился. Кашпур просиживал целыми днями в гостинице, чего-то ожидая. На улице он испытующе заглядывал в лица прохожих, заводил разговоры с незнакомыми в ресторанах, все допытывался и разведывал, как люди думают и чувствуют себя в эти непонятные ему дни. А улицы, город, фабричные окраины, Демиевка и Шулявка, задымленный Подол и суровый Печерск жили по-новому в вихре волнения и радости. Над многими домами развевались красные флаги. Данило Петрович отворачивался, когда проходил мимо них.

Раз, на бульваре, кто-то окликнул его, Перед ним с чемоданом и зонтиком в руке стоял отец Ксенофонт.

— Куда это вы? — спросил Кашпур, садясь на лавочку и движением руки приглашая священника сесть.

Светопреставление, Данило Петрович. Ниспослал господь страшные кары…

— Я не про то, — усмехнулся Кашпур. — Куда путь держите?

Но поп молчал.

— Бежите? — со злобой выдавил Данило Петрович. — Пастырь церкви, стадо бросаете, боитесь, как бы вас на рога не подняли?

Он расхохотался и ушел от растерявшегося попа.

* * *

Пока Кашпур отсиживался в унылом номере гостиницы, события шли своим ходом. Ориентации менялись со сказочной быстротой. Публиковались речи и прославлялись имена людей, о которых Кашпур слышал впервые. Зато Микола всем существом жил в этих событиях. Он-то и свел отца с Вариводой. Послушав атамана, Кашпур согласился, что в городе нечего делать. Микола остался, устроившись в секретариате иностранных дел, а Кашпур вместе с новым знаковым поехали в Васильков. Там ждал атамана его отряд.

В Васильков ехали на автомобиле. Трижды в дороге задерживались. Шофер, угрюмый молчаливый парень, лазил под машину, ковырялся в моторе и злобно что-то бормотал.

Варивода держал Данила Петровича за рукав и говорил ему, щуря близорукие глаза:

— Они, эти министры, ни черта не смыслят. Сейчас не съезды нужны. Сейчас все должно решить оружие. Надо, чтобы был один хозяин, а он уже крепко свяжет с немцами, или с французами, или с американцами. Такой человек есть — Симон Петлюра. Я к нему поведу своих казаков. Вы поедете со мною? Да?.. Гетману скоро капут. Как и Центральной раде. Это факт. Теперь надо на англичан, французов, американцев ориентироваться.

Кашпур молчал. Он вдумывался. Мысли вертелись вокруг сообщения о союзе Центральной рады с немцами. Может, хоть немцы наведут порядок. Но атаману он ничего не сказал. Ехали дальше. Колеса шуршали по грязи. По обеим сторонам дороги уходили назад убогие нивы. На горизонте маячил однокрылый ветряк. Автомобиль на пригорках подкидывало. Атаман, крепко вцепившись руками в сиденье, ругал шофера.

Даже в Дубовке, у себя в имении, Кашпур не обрел прежнего равновесия. Вокруг все точно тряслось в лихорадке. Варивода и есаулы — рябой, невзрачный дьячок Дзюба и бывший офицер, увалень Выверт — пьянствовали, балагурили. Сотня всадников поедала хозяйские харчи; ежедневно резали на скотном дворе овец; в амбарах таяли сало и мука, кони поедали сено. Варивода послал гонца с письмом в Черкассы. В Черкассах собирались на совет атаманы. Туда должен был прибыть Симон Петлюра.

В этой суматохе Кашпур никак не мог понять, какова будет его роль в предстоящих событиях.

Ясно было одно: перед ним угроза потерять все сокровища, которые он собрал, превратиться в нищего. И Кашпур всем существом постигал, что ради сохранения богатства он готов биться до последнего вздоха, грызть зубами землю, поддерживать тех, кто будет защищать собственность от голяков, и для него неважно, кто эти защитники, он пойдет с любыми, будь то Центральная рада, Петлюра или кто другой.

Конечно, он мог выбраться вслед за своими деньгами и пересидеть где-то в спокойном, тихом уголке, переждать, пока стихнет буря, восстановится порядок. Но боязнь, что, выехав за границу, он потеряет связь со своими богатствами — с землей, лесом, имением, — цепко держала его в Дубовке. Хвастаясь своей смелостью, Данило Петрович говорил Вариводе:

— Я, видите ли, не таков, как некоторые. Они, чуть только паленым запахло, — врассыпную. А я, если надо, сам возьму в руки оружие, я уж за свое государство постою!..

Дергая на себе портупею, Варивода кричал до хрипоты, точно вокруг все оглохли: