Дневник

2 декабря. Вот уж не стоит стараться понравиться талантливым людям. Какой мертвечиной должна бы стать литература, чтобы угодить Барресу!

* Писатели, за которыми признают талант и которых никогда не читают.

4 декабря. Он был так уродлив, что, когда начинал гримасничать, становился миловиднее.

11 декабря. Я смиренно признаюсь в своей гордыне.

12 декабря. …Все охотно говорят со мной о моем романе до его выхода в свет, чтобы не говорить о нем, когда он появится.

14 декабря. …Леопольд Лакур говорит Вандерему:

— Я вами восхищаюсь. В вас чувствуется спокойствие и сила. Вы идете прямо к своей цели. Вы всюду вхожи, вы всех знаете, у вас нет врагов. А я, я десять лет чуть не на руках ходил по парижским салонам и ничего не добился. Вы человек осмотрительный, не прыгун, успех вам обеспечен.

17 декабря. Чем же, в конце концов, я обязан своей семье? Готовыми романами, неблагодарный!

23 декабря. «Ее сердечко»[36]. Опять Пьеро, Коломбина, Арлекин, и какой еще Арлекин! Нет! Нет! Закрыть двери! Не пускать! Их в литературе и так полным-полно.

24 декабря. Получил сегодня в «Жиль Бласе»[37] двести пятнадцать франков, улыбался бухгалтеру, кассирам, держал себя со всеми просто-таки изысканно.

* Человек — это даже меньше, чем половина идиота!

1892

2 января. Один поэт-символист прочел другу описание своей возлюбленной.

— Да где же это видано, — воскликнул друг, — так мордовать женщину!

* Подумать только, что нам придется умирать, что нельзя было не родиться.

* Юный учитель жизни. Открываешь его папки, а там лишь поздравительные новогодние карточки.

* Ах, если бы можно было, взобравшись на стул, приложить ухо клуне. Сколько интересного бы она нам порассказала!

3 января. Муж говорит жене: «Так что же, в конце концов, сколько у тебя любовников?»

4 января. Движения актера, который уходит на цыпочках, прислушиваясь, не аплодируют ли.

5 января. Человек озлобленный… собственным успехом.

* Я работаю много для того, чтобы потом, когда я уйду на покой и поселюсь в нашей деревне, крестьяне уважительно бы со мной раскланивались, если, конечно, я разбогатею на литературном поприще.

6 января. Валлет сказал мне:

— Я вижу в вас двух Ренаров: одного Ренара — мастера непосредственного наблюдения, и другого, который любит калечить натуру. Я напишу об этом статью, и когда она будет готова, все будет кончено. Выложу все, что хотел о вас сказать…

Прево сказал обо мне Марселю Буланже: «Он застенчив и немного скрытен. (А видел он меня всего один раз, одну секунду.) К тому же его «Натянутые улыбки» очень плохи. Кончит журнализмом».

12 января. Как-то, зайдя в пивную, Бодлер сказал: «Тут пахнет тлением». — «Да нет, — возразили ему, — здесь пахнет кислой капустой и чуть-чуть женским потом». Но Бодлер яростно твердил: «А я вам говорю, здесь пахнет тлением».

15 января. Эти вечера у Доде! Вот самое интересное, что можно там услышать.

Гонкур: У Мопассана есть сноровка. Ему очень удается бретонская новелла, да и то у Монье[38] есть вещи позабавнее, чем «Эта свинья Морен»[39]. Нет, это не великий писатель, это не то, что мы называем художником.

Кто это — мы? Он повторяет: «Это не художник». Смотрит на всех: нет ли возражающих, но никто не возражает.

Доде: Его убило, дорогой мой, желание обязательно сделать одной книгой больше, чем другие. Он думал так: «Баррес выпустил книгу, Бурже, Золя — тоже, а я в этом году еще не написал ничего». Это-то его и убило…

27 января. Разговор богатого с бедняком:

— Вот вам, друг мой, кусочек хлеба. Один лишь хлеб никогда не приедается.

30 января. …Что спасет нас? Вера? Я не хочу верить и не желаю быть спасенным.

Война бы все устроила по-другому. Возможно. Но если я получу пулю в грудь, тогда действительно все устроится, а если ничего не случится, то выйдет, что и беспокоиться было не к чему.

Раньше хотели создавать красивое, потом жестокое. Жестокое: люди-львы, люди-тигры. Да ведь это смешно! Нам недоступно даже неразумье неразумных скотов!

Эта книга покоробит многих. Меня самого от нее покоробило, как будто моя душа из бумаги. Мне кажется, что я здесь неискренен. Я так сильно хотел быть искренним, что это, должно быть, не удалось.

Мои друзья узнают себя в этой книге… Думаю, что я сказал о них достаточно плохого, чтобы им польстить.

И еще вам говорят: «Всматривайтесь в жизнь».

А я смотрел на людей, которые живут.

В конце концов, я не утверждаю, что видел все правильно. Я ведь смотрел невооруженным глазом.

Мне кажется, что, если бы я разошелся, я мог бы написать психологию собаки, психологию ножки стула. Но я убоялся скуки.

Все мы несчастные глупцы (говорю о себе, разумеется), неспособные два часа подряд быть добрыми или злыми.

Если бы мы имели мужество себя убить! В сущности, мы к этому совсем не стремимся.

Долг? Нет уж, увольте!

Все это банальщина.