Дневник

Мне тоже хочется говорить. Но как – и что – и о чем?

Я и говорю и думаю не до конца.

Холодная погода установилась давно – по-моему, с 30 августа: помню, что 28 августа мы сидели с Гнедич в Екатерининском парке, была душная жара и пахло далекими лесными пожарами. А 30-го был уже очень свежий день – и от этого острого температурного скачка кривая холода пошла ровно и неустанно к еще большим похолоданиям.

Теплой и золотой осени не было.

В Пушкине я тоже больше не была: последняя прогулка в парке относится к 6 сентября: я, брат и Юра[504].

Думаю о многом – и редко думаю хорошо. Ничего не пишу. Последние стихи написаны в 1937 году. Дневник редко даже пересматриваю: страшно.

Никого особенно не тянет видеть: последняя встреча с Антой была в апреле, кажется; она побывала на Кавказе, выздоровела, вернулась, была у меня (не приняли), написала мне письмо (а я будто его не получила!). Молчу. Не хочется. Ксению видела в разгар моей болезни – в начале июля. У нее ленинградский паспорт, она была где-то на отдыхе, теперь она в больнице – после «дамской», как говорит Эдик, операции. И тоже молчу – и тоже не хочется.

Кису, которую вижу часто, познакомила с Готой, возникшим весной на моем горизонте с прежним темным влечением ко мне: странно, что с ним – и только с ним – мгновенно и густо темнеет моя атмосфера. Отдала его Кисе: передача эта была логически продуманной и подготовленной с моей стороны. Его присутствие в моей жизни теперь привело бы к усложненностям.

Пару раз была на Фонтанке. Хорошо – очень.

Очень часто вспоминаю ту женщину, которую знали Сокол – и другие.

По-видимому, все-таки никто не знал по-настоящему. Очень много было ненужных слов: и ей говорили ненужное, и она говорила ненужное.

Теперь она знает, что говорить – совсем необязательно.

А сколько ненужных слов было и сказано, и выслушано ею в последние годы! Какие поэмы, какие трагические монологи, какие поэтические выступления!

И как все это действительно не нужно.

Хорошо целые дни проводить в комнате с задернутыми портьерами, с мягким светом: курить, пить вино, вкусно обедать (comme dans une cabine privée[505])!

Сокол как-то говорил:

– Соболий звереныш.

Если бы он даже мог меня видеть теперь, он бы ровным счетом ничего не понял.

Но любопытно было бы видеть – и говорить – с Николенькой.

Чтение английское. Интересен Киплинг.

Музыки очень много: только радио и только пластинки. Сама играла лишь несколько дней подряд: разучилась – недовольна собой. То же, конечно, и в литературе.

5 ноября, воскресенье

Установила: говорю много и о многом с чужими мне людьми. И – хочется говорить.

А с тем, что для меня и самое близкое, и самое любимое, – молчу. Всегда молчу, даже разговаривая о книгах, о политике, об истории. И – хочется молчать. Словно сказать нечего.

13 ноября, понедельник

Вчера было воскресенье. Было 12-е число. Был выходной день. Был 1939 год.

Вообще, все, что было, – было.

Днем были ночные часы и прекрасные, большие слова. Я очень любила когда-то такие слова. Я люблю их и теперь – но иначе: вместе с Гамлетом.

– Words, words, words…[506]

А поздно вечером был вечер. Была ночь. Падал дождь. Огни казались мокрыми, и огни отражались в мокром асфальте, и асфальт сверкал темными и кривыми зеркалами. По таким блестящим зеркалам шла жизнь, как по кривому зеркалу.

Вчера вечером, когда была почти ночь – когда была настоящая ночь, потому что за полуночью идет уже утренняя ночь, называемая утром, – вчера ночью на мокрых асфальтовых зеркалах, под мокрыми электрическими огнями, происходили небывалые вещи, совсем простые и совсем незаметные.

На углу Знаменской и Невского, перед лицом вокзальных часов, расходились безмолвно жизни – и расходились, может быть, навсегда.

В памяти останется надолго: ноябрь, 12-е число, 1939 год, ночной дождь, мокрые огни и блестящий от влаги асфальт – и чей-то беспомощный поворот головы, и чья-то рука, в предельном напряжении коснувшаяся, словно случайно, пальто, под которым было живое тело, и замерший в каменной неподвижности женский силуэт на углу, следивший за исчезновением в толпе белого пакета.

На вокзальных часах было начало утра.

Пришло 13-е число. Над городом шел дождь.

Все то, что было, – было.

Из этого можно сделать грустные, но легкие стихи.

18 ноября, суббота

Дожди. Никуда не выхожу: простуда, кашель, градусник. Астрономические переводы. Ночи без сна с папиросами и с Бальзаком. Внутри очень спокойно и очень безразлично. Так? Пусть будет так. Иначе? Пусть будет иначе.

Хочется поехать на Фонтанку. Но – простуда, но светомаскировка. Но страх перед движением. Как я научилась молчать. Настолько, что даже перестала уметь писать письма, стихи, не говоря уже о своей прозе, которую когда-то любила.

А что я теперь люблю?

Может быть, и хорошо, что почти ничего.