Дневник

Сегодня хоронили – речи, оркестры, войсковые части, ружейные залпы, море живых цветов, шелковых лент и металлического шелеста венков. Таял выпавший снег, было пасмурно, на Смоленском кладбище, под унылым небом и мертвыми деревьями, выросла еще одна могила – нарядная и свежая гора хризантем.

Для меня от него есть письмо.

Возьму потом – позднее, – сейчас мне страшно.

24 ноября

Больна все время со дня похорон. Воспаление нерва zygomatica[275] и обострение легочного процесса. Розовая мокрота.

Сегодня была Лидия.

Профессор Миллер арестован уже второй месяц[276]. Анта остроумна и бодра. Тоска. Раздражение. Перечитываю письма Сенеки к Люцилию. Пишу «Лебеду»[277].

Эдик работает на Полигоне. Устает, возвращается поздно и мерзнет.

– Я хожу там все время по тем же дорогам, по которым ходил Борис Сергеевич, – говорит он, – и жду, что вот увижу…

Письма я еще не взяла.

25 декабря

Очень жаль, что нет елки, – в Рождестве нет чего-то рождественского, детства нет, которым оно только и живет и блещет.

Письмо я наконец взяла. Очень долго не решалась вскрыть конверт. Карандашные строки – неровные, трудные и бледные. Вот они:

«Мадонна,

Это, вероятно, конец, который всегда приходит вовремя. Зная теперь все, что вы знаете, все-таки не осуждайте меня. Запутав чужие жизни, я хуже всего запутал свою собственную. Из всех я, однако, любил только Вас – но…

Видеть в Вас мать для моего сына – гордо. Забудете меня, Мадонна, или не забудете – вот о чем думаю.

Ни слова, Мадонна.

Плохо умирать, но умереть хорошо.

Ваш Б. П.»

Даты нет.

Кэто на два месяца уехала в санаторию вблизи Ялты. Подозрения на туберкулез. В январе с лабораторией, переименованной и реорганизованной в институт[278], она уезжает навсегда в Москву.

Институт возник и живет так же, как и лаборатория: идеей и мыслью Бориса Сергеевича. Он и Лангемак – единственные у нас, кто творил и разрабатывал газодинамику и реактивное движение. Перед покойным была самая изумительная и блестящая карьера.

О детстве и о Боге[279]: