Дневник

Визиты к зубному врачу. Бесконечные разговоры с его женой о ревности, об изменах, о выслеживании, о супружеских сценах. Ему за 80, ей около 50. Провинившийся супруг робко преподносит оскорбленной супруге букет белых роз. Пятидесятилетняя madame нервно, со слезами говорит о том ужасе, который сопровождает крушение идеала. Восьмидесятилетний идеал нервничает и жалуется мне, что она все выдумывает, что ничего такого нет, что он просто ходит играть в винт, что женщины его вообще больше не интересуют. В это время я осторожно снимаю с его лица золотистый волос и, подержав его на свету, не менее осторожно стряхиваю на пол.

– Хорошо, что это нашла я, – спокойно говорю я.

Он обалдело молчит.

Я внимательно инспектирую его белый халат и снимаю еще два золотистых волоса.

– Хорошо, что это я, – опять громко говорю я и сбрасываю волосы на пол.

Сначала он молчит, а потом разражается хохотом.

– Ах ты, разбойница! – говорит он. – Почему ты не моя жена? Подумай, как бы мы счастливо жили!

– Несомненно, – соглашаюсь я, – как в оперетке!

– А может быть, ты еще выйдешь за меня замуж?

– Может быть.

Он очень доволен и приступает к осмотру моих зубов. Я думаю о разных вещах и, между прочим, о том, что, войдя только что в его кабинет, я встретилась у двери с хорошенькой женщиной с пышными золотистыми волосами и в очень вызывающем декольте.

Доктор Тотвен – редкий экземпляр мужской витальности. Он очень похож на моего отца; он не обладает только его жестокостью и цинизмом. Он – настоящий буржуа, не больше.

Вчера – довольно приятный вечер у Ольги Константиновны Блумберг. Умна, очень своеобразна, неожиданна в своих суждениях и взглядах. В квартире на Васильевском кроме ее матери и младшей сестры живут еще три кошки – и вся квартира свирепо воняет кошками. Все очень старое, и все – и люди и звери – стары тоже, во всех отношениях. Любопытно, что О.К. при всей ее культурности и философском мировоззрении (с оккультными оттенками) не чувствует, не понимает и не любит истории. Не скверный вечер. Со всеми – и с женщинами, и с кошками – я кокетничаю, как и всегда в самом начале всякого знакомства, когда я знаю, что мною интересуются, особо и скрытно. Ночью, во сне, веду интереснейшие диспуты с седобородым неизвестным старцем в белой одежде. Он говорит мне много замечательных вещей. Проснувшись среди ночи, вспоминаю только одно его изречение, которое мне кажется и мудрым, и горьким, и глубоким:

– Недостаточно только найти счастье, нужно еще уметь обращаться с ним.

Впечатление от этой фразы сильное и неприятное.

На днях – Ксения, которой читаю выборки из этой тетради. И потом – сразу же – жалею об этом.

Не нужно отдавать себя – никогда. И главным образом не нужно отдавать себя отдельной личности, какой бы скупой и ограниченной эта отдача ни была и в чем бы она ни выражалась.

Предстоит большой перевод на английский по морской зоологии. И, вероятно, какая-то работа на заводе «Светлана»[354]. Бывший зам. директора Г. Г. Левинсон, толстый и высокий еврей с красивым и жестоким лицом, работает теперь на «Светлане». Вчера звонил. В дни моей службы в Институте мы почти никогда не разговаривали друг с другом.

8 июня, понедельник

Солнечные теплые дни. Выхожу мало: работа – cirripedia thoracica[355] и определитель усопших для Зоологического института Академии наук[356]. Когда ночью, бывает, возвращаюсь от Ксении, от Кисы, от кого-нибудь еще, долго стою на Озерном переулке[357] и смотрю на бледный фарфор золотящихся белоночных небес и вдыхаю откуда-то появляющиеся к ночи запахи трав, деревьев, земли. В эти минуты тянет за город, в поле, к открытому в ночной сад окну. Становится чуть грустно, чуть раздраженно. Потом – проходит; желание абстрагироваться.

Вчера прекрасное письмо от Ник. Не ожидая, ждала долго. Пишет о дематериализации своей любви, пишет, как и всегда, большие и нежные слова, которые так умели волновать меня когда-то. Следы этого волнения остались, пожалуй, до сих пор.

Pour moi, ces choses ne sont pas encore tout à fait mortes[358]. Очень хочу, чтобы приехал. Может быть, так, как никогда раньше – и мозгом и духом. Мне нужно с кем-то поговорить о себе, с кем-то, кто бы хорошо, по-настоящему знал меня, кому я была бы дорога и далека в то же время.

…На встрепанную голову надела сегодня большой зеленый платок, крестилась православным крестом и с нехорошей улыбкой говорила:

– Подайте милостыньку, Христа ради, подайте нищему копеечку.

Смеялись. Мама качала головой.

Со смеющимися и восхищенными глазами, поверив в мою игру, мне подали монетку.

И тогда, бросив игру и платок, в торжествующей издевке над собой и над всем прекрасным и высоким я весело крикнула:

– Ну, вот – мне и заплатили! Je suis payée![359]

В великолепных глазах смех сменился испугом, печалью и порицанием.

– Отдайте монету.

– Нет! О, нет. Я получила то, что просила. Я нищая, я бродяга. Мне подали грош – я просила другого, но мне подали грош. И я счастлива.

Катюша Маслова, сколько вы стоите?