Дневник

Если к этому времени ты еще не пьяна и не бегаешь полуголой, значит, ты недостаточно усердна.

Когда Рамон, помощник официанта, застает тебя в холодильной камере с бутылкой хереса, поднесенной ко рту, и говорит: «Мисти, carino. Salud!» [1]

Если такое случается, отсалютуй ему бутылкой и скажи: «За моего мужа с его мертвым мозгом. За дочь, которую я не вижу. За наш дом, который вот-вот отойдет католической церкви. За мою чокнутую свекровь, которая вечно надкусывает бутерброды с бри и зеленым луком…»

Потом скажи ему: «Te amo [2], Рамон».

И вознагради себя лишним глоточком.

Каждый раз, когда очередная замшелая древняя окаменелость из почтенной островной семьи объясняет, что она сама Бертон, но ее мать была из Сеймуров, а отец — из Тапперов, а мать отца — из Карлайлов, и поэтому вы с ней состоите в каком-то там дальнем родстве, и она прикасается к твоей руке своей мягкой, холодной и сморщенной лапкой, пока ты пытаешься собрать со стола грязные тарелки, и говорит: «Мисти, почему ты забросила рисование?» — ты понимаешь, что годы идут, жизнь проходит, вся твоя жизнь летит в мусорное ведро, и ты понимаешь, что надо выпить.

В художке не учат, что нельзя никому говорить о своем желании стать художницей. Никому. Никогда. Просто, чтобы ты знал: до конца твоих дней люди будут тебя изводить, напоминая, что в юности ты рисовала. В юности ты так любила рисовать.

Два глоточка винца. Два аспирина. Повтори еще раз.

Просто для сведения: твоя бедная женушка, сегодня она случайно роняет нож в столовой отеля. Когда она наклоняется его поднять, в серебряном лезвии мелькает какое-то отражение. Какие-то слова на обратной стороне столешницы шестого столика. Твоя жена встает на четвереньки и приподнимает краешек скатерти. На деревянной доске, среди комочков засохшей жвачки и катышков затвердевших соплей, там написано: «Не дай им обмануть тебя снова».

Там написано карандашом: «Возьми в библиотеке любую книгу».

Чье-то доморощенное бессмертие. Нестираемый след. Жизнь после смерти.

Просто для сведения: погода сегодня изрядно поддатая, с периодическими порывами отчаяния и раздражительности.

Сообщение под шестым столиком, бледная надпись карандашом, там стоит подпись: Мора Кинкейд.

29 июня — Новолуние

В Оушен-Парке входную дверь открывает мужчина, в одной руке у него — бокал, какое-то ярко-оранжевое вино наполняет его точно по указательный палец. Мужчина одет в белый махровый халат с вышитым на отвороте именем «Энджел». Золотая цепочка запуталась в седых волосах у него на груди. От него пахнет пылью и гипсом. В другой руке он держит фонарик. Мужчина отпивает вино, и оно убывает до среднего пальца. Лицо у хозяина дома опухшее, на подбородке — темная щетина. Брови осветлены или выщипаны настолько, что их почти нет.

Просто для сведения: так они встретились, мистер Энджел Делапорт и Мисти Мэри.

На занятиях в художественном институте вам расскажут, почему у леонардовской Моны Лизы совсем нет бровей. Потому что художник добавил их в самом конце. Наложил влажную краску поверх сухой. В семнадцатом веке реставратор использовал не тот растворитель и стер их навсегда.

В коридоре, сразу за дверью — нагромождение чемоданов, дорогих чемоданов из натуральной кожи, и мужчина указывает фонариком мимо них, указывает в глубь дома, и говорит:

— Можете передать Питеру Уилмоту, что у него отвратительная орфография и грамматика.

Эти летние люди. Мисти Мэри им говорит, что плотники всегда что-нибудь пишут на внутренней стороне стен. Каждому непременно приходит в голову, что надо бы написать свое имя и дату, прежде чем обшить стену гипсокартоном. Иногда они оставляют в стене свежий номер газеты. Существует традиция замуровывать в стену бутылку пива или вина. Кровельщики оставляют автографы на обрешетке, прежде чем покрыть ее толем и рубероидной плиткой. Штукатуры пишут на обшивке стен, прежде чем набить сайдинг или нанести штукатурку. Свое имя и дату. Маленькую частичку себя, чтобы кто-нибудь в будущем ее обнаружил. Может, какую-то мысль. Мы здесь были. Мы это построили. Заметка на память.

Считайте, что это обычай, или суеверие, или фэншуй.

Милое доморощенное бессмертие.

На истории искусства вам расскажут, как папа Пий V попросил Эль Греко закрасить несколько обнаженных фигур, нарисованных Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы. Эль Греко согласился, но при условии, что он распишет весь потолок. Вам расскажут, что Эль Греко прославился исключительно благодаря своему астигматизму. Поэтому он искажал человеческие фигуры: он их видел неправильно, он всем растягивал руки и ноги и прославился этим эффектным приемом.

От знаменитых художников до скромных строителей, нам всем хочется оставить подпись. Наш нестираемый след. Наша жизнь после смерти.

Нам всем хочется рассказать о себе. Никто не хочет остаться забытым.